– Так вот, – продолжала она, оживляясь, – рискуя рассеять твои иллюзии, бедное дитя, я все-таки расскажу тебе о мелкой неприятности, которая на самом деле совсем не мелочь! О, как это ужасно! Мне придется говорить о тряпках, а ведь этот господин полагает, что мы ни на что другое не годны…
Я сделал протестующий жест.
– Я была замужем около двух лет и любила своего мужа; я излечилась от своего заблуждения и повела себя иначе, ради его и своего счастья; могу похвастать тем, что нынче мы одна из самых счастливых супружеских пар в Париже. Скажу коротко, моя дорогая, я любила это чудовище, только его одного и видела в целом свете. Муж мой уже несколько раз говорил мне: «Детка, юные особы не умеют одеваться, твоя мать одевала тебя кое-как, у нее были на это свои резоны. Послушай моего совета, бери пример с госпожи де Фиштаминель, у нее хороший вкус». А я, простая душа, принимала это за чистую монету. Однажды мы вернулись со званого вечера, и он спрашивает меня: «Ты видела, как была одета госпожа де Фиштаминель?» – «Да, недурно». А сама думаю: «Он мне все время толкует про госпожу де Фиштаминель, надо мне одеться точь-в-точь как она». Я хорошо запомнила и ткань, и фасон платья, и форму всех украшений. И вот я вне себя от счастья мечусь, суечусь, ставлю все вверх дном, лишь бы раздобыть себе такие же ткани. Я позвала к себе ее портниху. «Вы шьете на госпожу де Фиштаминель?» – «Да, сударыня». – «Прекрасно! теперь будете шить на меня, я нанимаю вас, но с одним условием: видите, я отыскала такую же ткань, как у нее, и хочу, чтобы вы сшили мне такое же платье». Признаюсь, в тот момент я не обратила внимания на довольно-таки лукавую улыбку портнихи, хотя и заметила ее; поняла я ее много позже. «Такое же, – повторила я, – точную копию».
– Да! – вдруг воскликнула рассказчица и посмотрела мне в глаза. – По вашей милости мы уподобляемся паукам в центре паутины, мы учимся все видеть, не показывая виду, отыскивать смысл повсюду, изучать слова, жесты, взгляды! Вы говорите: женщины очень хитры! Скажите лучше: мужчины очень лживы!
Сколько хлопот, просьб и трудов мне потребовалось, чтобы сделаться точным двойником госпожи де Фиштаминель!.. Таковы, дитя мое, наши битвы, – обратилась она к мадемуазель Жозефине. – Мне никак не удавалось найти одну вышитую шейную косынку – прелесть что такое! В конце концов я выяснила, что она была сделана на заказ. Я отыскиваю работницу, прошу сделать мне косынку как у госпожи де Фиштаминель. Безделица! сто пятьдесят франков[660]. Ее заказал один господин для подарка госпоже де Фиштаминель. Все мои сбережения ушли на эту косынку. Ведь в том, что касается нарядов, нас, парижанок, держат очень строго. Мужчина может иметь сто тысяч ливров[661] годового дохода и тратить за зиму десять тысяч франков на вист, но при этом твердо знать, что жена его мотовка и весь вред от ее тряпок! Коли так, я потрачу свои собственные деньги, твердила я себе. У меня была своя маленькая гордость: я не хотела говорить ему об этом наряде, я, глупая гусыня, хотела сделать ему сюрприз! О, как жестоко вы лишаете нас наших святых иллюзий!..
Этот упрек был обращен ко мне, хотя я ровно ничего не лишал эту даму, ни зуба, ни любой другой вещи, которой можно лишить женщину, – как изъяснимой, так и неизъяснимой.
– А надо тебе сказать, моя дорогая, что он возил меня к госпоже де Фиштаминель, и я даже довольно часто у нее обедала. И слышала, как эта женщина говорит: «Да у вас премиленькая женушка!» Она говорила со мной немного свысока, покровительственным тоном, и я это терпела; ведь муж желал мне призанять у этой женщины ее острого ума и влияния в свете. Одним словом, я взяла за образец сего феникса среди женщин, я изучала ее повадки, я с огромным трудом пыталась не быть самой собой… О, это целая поэма, которую можем понять только мы, женщины! Наконец настал день моего триумфа. Вообрази, сердце у меня колотилось от радости, я вела себя как ребенок – так, как ведут себя в двадцать два года. Муж собирался повезти меня на прогулку в сад Тюильри; он входит, я смотрю на него, сияя от гордости, он ничего не замечает… Что ж! сегодня я могу признаться, то была одна из чудовищных катастроф, которые… Нет, я ничего не скажу, этот господин станет надо мной насмехаться.
Я снова сделал протестующий жест.
– То был, – продолжала она (женщина никогда не выполняет намерения чего-то не рассказать), – волшебный замок, рухнувший у меня на глазах. Сюрприз не удался. Мы садимся в коляску. Адольф замечает, что мне не по себе, и спрашивает, что случилось; я отвечаю так, как мы всегда отвечаем, когда нам досаждают мелкие неприятности: «Ничего». А он берет лорнет и рассматривает прохожих: мы поехали кататься на Елисейские Поля, прежде чем отправиться в сад Тюильри. В конце концов терпение у меня иссякло, я начала дрожать как в лихорадке, а когда мы вернулись домой, заставила себя улыбнуться и спрашиваю: «Ты ничего не сказал о моем наряде? – Да, в самом деле, у тебя платье почти такое, как у госпожи де Фиштаминель». Сказал, повернулся и ушел. Назавтра я, конечно, немного дулась. Мы как раз заканчивали завтракать у меня в спальне, подле камина, и тут – никогда этого не забуду – приходит работница получить плату за косынку; я даю ей деньги, а она кланяется моему мужу, как будто с ним знакома. Я выхожу вместе с ней, якобы для того чтобы получить расписку в получении денег, и спрашиваю: «А за косынку для госпожи де Фиштаминель вы с него взяли меньше?» – «Клянусь, сударыня, ровно столько, господин вовсе не торговался». Я вернулась в спальню и нашла, что у мужа моего вид очень глупый, как…
Она помедлила, а потом договорила: «Как у павлина в вороньих перьях». – «Я понимаю, друг мой, что мне никогда не достичь полного сходства с госпожой де Фиштаминель». – «Я вижу, ты намекаешь на эту косынку! Ну, да, да, я
