Мелкая неприятность под названием «Признания», примите это к сведению, сударыни, зачастую приводит к еще более печальным последствиям.
Унижения
К чести женщин следует сказать, что они еще дорожат своими мужьями, когда мужья уже ими не дорожат; не только потому, что с точки зрения общества замужнюю женщину связывают с мужчиной гораздо более многообразные связи, чем этого мужчину – с женой, но еще и потому, что у женщины гораздо больше деликатности и достоинства, чем у мужчины – разумеется, если речь не идет о таком великом вопросе, как супружество.
АксиомаМуж – это просто мужчина; замужняя женщина – это разом мужчина, отец, мать и женщина.
При внимательном рассмотрении видно, что у замужней женщины чувствительности хватает на четверых, если не на пятерых.
Кроме того, нелишне будет заметить здесь, что для женщин любовь равносильна всеобщему отпущению грехов; страстно любящий человек может совершить любое преступление: в глазах той, которая его любит, он всегда останется невинным агнцем, если в самом деле любит ее страстно.
Что же до замужней женщины, любима она или нет, она твердо знает, что от достоинства и осмотрительности мужа зависит будущность ее детей, и потому всегда действует как женщина любящая: к этому ее вынуждает интерес общественный.
Это глубокое чувство доставляет некоторым Каролинам неприятности мелкие, но, к несчастью для этой книги, довольно печальные.
Адольф компрометировал себя. Не станем перечислять все способы себя компрометировать; это означало бы переходить на личности. Возьмем для примера лишь тот из общественных проступков, который наша эпоха извиняет, допускает, принимает и поощряет чаще всего, – честную кражу, тщательно скрытую растрату, обман извинительный, потому что удавшийся, как, например, умение договориться с власть имущими, чтобы продать свою собственность как можно дороже городу, департаменту и проч.
Например, произошло банкротство, и, чтобы прикрыться (иначе говоря, вернуть себе как можно большую часть долга), Адольф пошел на незаконные действия, из-за которых человек рискует предстать перед судом присяжных в качестве свидетеля. А может быть, и его самого привлекут к суду как сообщника.
Заметим, что при всяком банкротстве даже главы самых почтенных торговых домов спешат прикрыться, почитая это своим священным долгом; главное – уподобиться чопорной Англии и не выставлять напоказ изнанку покрывала[703].
Адольф в затруднении; адвокат посоветовал ему самому затаиться, и он прибегает к помощи Каролины; он посвящает ее в суть дела, дает ей наставления, растолковывает статьи Кодекса, следит за ее туалетом, снаряжает ее как бриг, отправляющийся в дальнее плавание, и отправляет к судье или к синдику[704].
Судья – человек с виду суровый, а на деле – большой сластолюбец; он говорит с хорошенькой посетительницей очень серьезно и тотчас выкладывает ей множество чрезвычайно нелестных подробностей об Адольфе.
– Мне жаль вас, сударыня, вы принадлежите человеку, который может вам доставить много несчастий; еще несколько дел в таком роде, и он полностью утратит уважение окружающих. У вас есть дети? Простите мне этот вопрос; вы выглядите так молодо, что вполне естественно…
И судья подсаживается к Каролине поближе.
– Да, сударь.
– О Господи! какая же будущность их ждет! Я прежде всего подумал о женщине, но теперь я сочувствую вам вдвойне, ведь вы еще и мать… О, как вы, должно быть, страдали, идя сюда… Бедные, бедные женщины!
– Ах, сударь, вам меня жаль, не так ли?..
– Увы! чем я могу вам помочь? – говорит судья, искоса глядя на Каролину испытующим взглядом. – Вы просите, чтобы я нарушил свой долг, а я ведь сначала судья, а потом уже человек…
– Ах, сударь, будьте только человеком…
– Что вы такое говорите… моя красавица?..
И страж правосудия дрожащей рукой берет руку Каролины.
Каролина, памятуя о том, что дело идет о чести ее мужа и ее детей, решает, что теперь не время разыгрывать недотрогу; она не отнимает у судьи руку, а сопротивление оказывает такое, что любвеобильный старец (а это, по счастью, старец) может принять его за знак благосклонности.
– Ладно-ладно, красавица, не плачьте, – продолжает судья, – я не допущу, чтобы из-за меня проливала слезы такая хорошенькая особа, я посмотрю, что можно сделать, приходите завтра вечером – поговорим о деле поподробнее, нужно изучить все бумаги; займемся этим вместе…
– Сударь…
– Но это уж непременно…
– Сударь…
– Не бойтесь, красавица, судья знает свой долг перед законом и (тонкая улыбка) перед красотой…
– Но, сударь…
– Будьте спокойны, – говорит он, держа ее руки в своих и пожимая их, – этот крупный проступок мы постараемся превратить в пустяковый.
И он провожает до дверей Каролину, удрученную мысль о грядущем свидании.
Синдик – молодой весельчак, и госпожу Адольф он встречает с улыбкой. Он улыбается по всякому поводу и, не переставая улыбаться, обнимает Каролину за талию так ловко, что она даже не возмущается, тем более что помнит: Адольф велел не раздражать синдика.
Тем не менее Каролина – хотя бы в интересах синдика – вырывается и говорит ему то же самое, что трижды сказала судьбе: «Сударь!..»
– Не сердитесь, вы неотразимы, вы ангел, а ваш муж – чудовище; зачем он отправил сирену к юноше, которого, и это ему хорошо известно, так легко воспламенить?
– Сударь, муж не смог прийти сам; он очень болен, не встает с постели, а вы его так сильно напугали, что он решил срочно…
– Неужели у него нет стряпчего, поверенного?
Это замечание приводит в ужас Каролину, ибо открывает ей глаза на глубочайшее коварство Адольфа.
– Он подумал, сударь, что вы пожалеете мать семейства, детей…
– Та-та-та, – отвечает синдик. – Вы явились, чтоб посягнуть на мою независимость, на мою совесть, вы желаете, чтобы я предал кредиторов; так вот, я иду дальше, я предаю вам свое сердце, свое состояние; ваш муж желает спасти свою честь, ну что ж, а я вверяю вам свою…
– Сударь, – восклицает Каролина, пытаясь поднять синдика, упавшего к ее ногам, – вы меня пугаете!
Она изображает испуг и направляется к двери, чтобы выйти из положения так, как умеют это делать женщины, а именно ничего не испортив.
– Я вернусь, – говорит она с улыбкой, – когда вы станете благоразумнее.
– Вы меня покидаете… берегитесь! Ваш муж может попасть на скамью подсудимых; он соучастник ложного банкротства, нам известны многие его поступки, которые отнюдь не делают ему чести. Это не первая его провинность; он провертывал довольно грязные аферы, занимался темными махинациями; вы заступаетесь за человека, который не бережет ни своей чести, ни вашей.
Устрашенная этими словами, Каролина закрывает дверь изнутри и вновь подходит к синдику.
– Что вы имеете в виду, сударь? – спрашивает она, разгневанная столь грубым натиском.
– Как что? Дело…
– Шомонтеля?
– Нет, спекуляцию с домами, которые ваш муж оплачивал векселями несостоятельных плательщиков[705].
Каролина вспоминает дело, за которое взялся Адольф в надежде удвоить свой доход (см. главу «Женское иезуитство»), и содрогается. Синдик играет на ее любопытстве.
– Сядьте-ка вот здесь. Не бойтесь, на таком расстоянии я буду вести себя благоразумно, но зато смогу вами любоваться…
И он принимается
