– На чем мы остановились, сударь?..
– Разве я могу помнить, на чем остановился, когда любуюсь такой рафаэлевской головкой, как ваша?
После двадцать седьмой похвалы Каролина начинает находить синдика остроумным, делает ему комплимент и удаляется, так и не узнав до конца историю этого предприятия, которое в свое время пожрало целых триста тысяч франков.
Эта мелкая неприятность принимает порой самые отвратительные формы.
Пример:
Адольф отважен и обидчив; он с женой отправляется на прогулку по Елисейским Полям, там толпится множество народу, и в этой толпе находятся неучтивые молодые люди, которые отпускают шутки в духе Панурга[707]; Каролина делает вид, что ничего не слышит, чтобы мужу не пришлось драться на дуэли.
Другой пример:
Мальчишка из породы совершенно несносных спрашивает в присутствии гостей: «Мама, неужели ты бы позволила Жюстине дать мне пощечину?»
– Конечно, нет…
– А почему ты об этом спрашиваешь, малыш? – осведомляется госпожа Фуллепуэнт.
– Потому что она только что залепила пощечину папе, а ведь он гораздо сильнее меня.
Госпожа Фуллепуэнт хохочет и осыпает Адольфа, который думал за ней приударить, безжалостными насмешками; впрочем, еще прежде ему приходится вынести первую из последних ссор с Каролиной (см. главу «Последняя ссора»).
Последняя ссора
В жизни всякой супружеской четы наступает такой момент, когда и муж, и жена понимают, что роковой час пробил. Звучит похоронный звон, извещающий о смерти ревности – великой, благородной, пленительной страсти, которую можно назвать единственным истинным симптомом любви, а может быть, и ее двойником. Если жена больше не ревнует мужа, значит, все кончено: она его больше не любит. Поэтому супружеская любовь угасает в последней сцене, которую устраивает жена.
АксиомаЕсли жена больше не устраивает мужу сцен, это означает, что Минотавр уже устроился в супружеской спальне, в кресле у камина, и постукивает кончиком трости по своим лакированным сапогам.
Все женщины, должно быть, помнят об этой прескверной мелкой неприятности – последней ссоре, которая зачастую вспыхивает из-за сущего пустяка, а еще чаще – из-за непреложного факта, из-за неопровержимого доказательства. Это жестокое прощание с верой, с ребячествами любви, с самой добродетелью, пожалуй, так же прихотливо, как сама жизнь.
Как и сама жизнь, оно протекает в каждой семье на свой особенный лад.
Здесь автор, если он притязает на точность, должен, вероятно, перечислить все разновидности таких ссор.
Например, Каролина открывает, что за судейской мантией синдика, улаживающего дело Шомонтеля, скрывается наряд гораздо менее грубый, шелковистый на ощупь и приятный на вид, а у самого Шомонтеля белокурые локоны и голубые глаза.
Или, например, Каролина, поднявшись раньше Адольфа, замечает, что из бокового кармана его пальто, небрежно брошенного на кресло, торчит уголок надушенной записки, привлекающий взор своей белизной, подобно лучу солнца, проникающему сквозь щели в наглухо закрытую комнату.
А может быть, она нащупала эту бумажку в кармане фрака, когда сжимала Адольфа в своих объятиях.
Или же ее насторожил аромат незнакомых духов, который в последнее время постоянно сопровождает Адольфа.
Как бы там ни было, она читает вот что:
«Ниблогодарный, ни знаю на што ты намикаиш нащет Иполита, прихади и узнаиш, как я тибя люблю».
Или вот что:
«Вчера, мой друг, вы пришли очень поздно, что же будет завтра?»
Или вот что:
«Женщины, которые любят вас, милый друг, очень несчастны оттого, что вынуждены вас ненавидеть, если вы долго их не навещаете; берегитесь, ненависть, зародившаяся в ваше отсутствие, может испортить те мгновения, которые вы проведете в нашем обществе».
Или вот что:
«Негодяй Шодорей, что это, интересно, за дамочка, с которой ты вчера разгуливал под ручку на бульваре? Если это твоя жена, прими мои соболезнования по поводу всех ее отсутствующих прелестей, она, верно, заложила их в ломбард, но потеряла квитанцию».
Первая записка сочинена гризеткой, вторая – знатной дамой, третья – претенциозной мещанкой, четвертая – актрисой; из числа этих женщин Адольф выбирает своих красавиц (выражение из фиштаминелевского словаря).
А может случиться и так, что Каролина, приехав под густой вуалью в Ранелаг в обществе Фердинанда, видит своими глазами, как Адольф отплясывает польку, держа в объятиях одну из придворных дам королевы Помаре[708];
или что Адольф в седьмой раз спросонья путается в именах и называет свою Каролину Жюльеттой, Шарлоттой или Лизой;
или что торговец съестным либо ресторатор присылает в отсутствие хозяина разоблачительные счета, которые попадают в руки Каролины.
Документы, касающиеся «дела Шомонтеля»
Г-н Адольф должен Перро
За паштет из гусиной печенки и шесть бутылок разных вин, доставленные к госпоже Шонтц 6 января 184…, – 22 франка 50 сантимов и 70 франков.
За изысканный завтрак, доставленный в гостиницу Конгресса, в 21-й номер, 11 февраля, по условленной цене, – 100 франков.
Итого 192 франка.
Каролина роется в памяти и обнаруживает, что именно в эти дни Адольф уезжал на встречи, касающиеся «дела Шомонтеля».
В праздник Богоявления[709] он отправился на собрание, где обсуждался порядок выплат кредиторам по «делу Шомонтеля».
А 11 февраля у него было назначено свидание с нотариусом для подписания расписки «по делу Шомонтеля».
Или, например…
Но вознамериться перечислить все возможные случаи может только безумец.
Каждая женщина сама вспомнит, как после многих сомнений и душевных терзаний у нее спала пелена с глаз и как вышло, что если она и устраивает сцену, то лишь ради того, чтобы окончить роман, вложить закладку в книгу, отстоять свою независимость или начать новую жизнь.
Некоторым женщинам удается опередить мужчину и устроить эту сцену заблаговременно, для собственного оправдания.
Женщины нервические кричат и буйствуют.
Женщины кроткие изъясняются тихим, но решительным тоном, который приводит в трепет самых отважных мужей.
Те, кто еще не придумал, как отомстить, много плачут.
Те, кто любит, прощают. О! они, подобно той жене, которую муж именовал своей берлиной, не сомневаются, что все француженки без ума от Адольфа, и счастливы уже тем, что имеют законные права на мужчину, любимого всеми женщинами без исключения.
Некоторые женщины, с губами сжатыми так же плотно, как дверцы несгораемого шкафа, с поблекшим лицом и тощими руками, получают злобное удовольствие, заставляя своего Адольфа барахтаться в тине лжи и ловя его на противоречиях; они засыпают его вопросами (см. главу «Неприятность от неприятности»), как судья – преступника, а если он пытается оправдаться, с желчным наслаждением предъявляют в решающий момент улики
