Мелкие неприятности супружеской жизни (сборник)

Сначала идет пролог: он уже сыгран. Затем следует действие под названием «Ложное кокетство»: это одно из тех представлений, которое француженки разыгрывают с наибольшим успехом.

Адольф раздевается, расхаживая по спальне; а ведь, раздеваясь, мужчина делается совершенно беззащитен.

Уверен, всякому мужчине, достигшему сорока лет, покажется чрезвычайно справедливой следующая аксиома:

Аксиома

Мысли мужчины, снявшего подтяжки и сапоги, не похожи на мысли того, кто не освободился от этих двух тиранов, властвующих над нашим умом.

Заметьте, что эта аксиома верна только по отношению к супружеской жизни. Она принадлежит к числу тех, которые моралисты называют теоремой относительной.

Каролина, точно жокей на скаковом кругу, поджидает момента, когда сможет обогнать соперника. Она готова на все, лишь бы стать для Адольфа совершенно неотразимой.

Женщины умеют придавать своему лицу целомудренное выражение, балансировать и вольтижировать, притворяться испуганными голу´бками и выпевать слова тем особенным тоном, каким Изабелла в четвертом акте «Роберта-дьявола» поет: «Сжалься ты над собою! сжалься ты надо мной!»[715] и какой позволяет им творить чудеса, недоступные ни одному берейтору. Дьявол, как водится, не может устоять. Что же тут удивительного? Это вечная история, великая католическая мистерия о поверженном змее и освобожденной женщине, которая, если верить фурьеристам, представляет собой великую общественную силу[716]. В этом-то и заключается главное отличие восточной рабыни от западной супруги.

Второй акт заканчивается на брачном ложе восклицаниями сугубо мирного характера. Адольф, точь-в-точь как дети при виде пирожного, обещает Каролине исполнить все, чего она только пожелает.

Третий акт

(При поднятии занавеса сцена изображает спальню в величайшем беспорядке. Адольф, уже облаченный в халат, крадется к двери и выходит на цыпочках, стараясь не разбудить Каролину, спящую крепчайшим сном.)

Каролина, вне себя от счастья, поднимается, исследует свое отражение в зеркале и отдает распоряжения насчет завтрака.

Час спустя, когда она уже совершенно готова, ей сообщают, что завтрак подан.

– Скажите хозяину!

– Сударыня, хозяин в малой гостиной.

– Какой ты миленький-умненький-славненький! – хвалит она Адольфа, сюсюкая, словно говорит с ребенком или вновь наслаждается прелестями медового месяца.

– А в чем дело?

– Как же! ты ведь разрешил твоей Лилинке кататься на лошадке…

Наблюдение

Во время медового месяца некоторые совсем юные супруги говорят на тех языках, о которых писал еще Аристотель (см. его «Педагогику»). Они сюсюкают, гугукают, лялякают, как матери и кормилицы, когда обращаются к малым детям. Именно по этой причине, как доказано и признано в толстенных фолиантах немецких ученых, кабиры, творцы греческой мифологии[717], изображали Амура, бога любви, в виде малого дитяти. Есть, впрочем, для этого и другие причины, известные женщинам, и главная из них заключается в том, что мужская любовь всегда мала.

– Кто тебе это сказал, красавица моя? твой ночной чепчик?

– Что?..

Каролина застывает на месте; глаза у нее округляются от изумления. Мысленно она бьется в падучей, но не произносит ни слова и только смотрит на Адольфа.

Сатанинский огонь, горящий в ее глазах, вынуждает Адольфа ретироваться в столовую; он уже начинает подумывать о том, что неплохо бы отправить Каролину на учебу в манеж, а берейтору приказать обращаться с ученицей как можно более сурово, чтобы навсегда отбить у нее охоту к верховой езде.

Нет ничего более страшного, чем актриса, которая рассчитывала на успех, но провалилась.

На театральном жаргоне проваливаться – это значит выступать перед пустым залом или не снискать ни единого рукоплескания, это значит потратить много труда совершенно безрезультатно, это значит потерпеть самое полное поражение.

Эта мелкая (совсем мелкая) неприятность повторяется в семейной жизни на тысячу разных ладов, когда медовый месяц уже позади, а собственного состояния у женщины нет.

На ту же тему

Как ни претит автору вставлять анекдоты в сочинение сугубо афористическое, которое – по крайней мере из уважения к теме – должно состоять из наблюдений более или менее тонких и чрезвычайно деликатных, он, однако, полагает необходимым украсить эту страницу рассказом, услышанным от одного из лучших наших врачей.

В рассказе этом содержится правило поведения, которое должны принять к сведению парижские доктора.

Один муж находился в положении нашего Адольфа. Его Каролина, провалившись в первый раз, непременно хотела одержать победу, а этого Каролины добиваются довольно часто! Каролина, о которой идет речь, делала вид, что у нее расстроены нервы (см. «Физиологию брака», размышление XХVI, параграф «О неврозах»). Она уже целых два месяца просыпалась в полдень, проводила дни напролет, распростертая на диване, и пренебрегала всеми парижскими увеселениями.

Никаких театральных представлений… Как можно? Там духота и, главное, свет, свет со всех сторон!.. шум, толчея при входе, при выходе, музыка… все это невыносимо! так чудовищно раздражает нервы!

Никаких поездок за город… Как можно? Она этого хотела, но для такой поездки необходимы (в этом все и дело!) собственный экипаж, собственные лошади… Муж не пожелал купить ей экипаж. А ехать в наемной карете, в фиакре… ее мутит при одной мысли о такой поездке!

Никакого обжорства… у больной от запаха мяса тошнота подступает к горлу!

Больная лечилась тысячью разных снадобий, которых, правда, никогда не принимала на глазах у горничной.

Одним словом, она не жалела сил на эффекты, лишения, позы, белила для придания себе мертвенной бледности, закулисные машины – точь-в-точь как театральная дирекция, трубящая повсюду о великолепии новой постановки.

Выходило, что помочь больной может только поездка на воды – в Эмс, в Гомбург, в Карлсбад, – но больная не хотела трогаться в путь без собственного экипажа.

Все упиралось в экипаж.

Но Адольф этой Каролины держался стойко и не уступал.

Сама же эта Каролина, будучи женщиной величайшего ума, признавала правоту своего мужа.

– Адольф прав, – говорила она своим приятельницам, – это я потеряла разум; он покамест не может, не должен покупать экипаж; мужчины лучше нас разбираются в собственных делах…

Порой этот Адольф приходил в ярость; женщины знают такие ухватки, за которые их надо отправлять прямиком в ад.

Наконец, на третий месяц он встречает своего школьного товарища, начинающего врача, простодушного, как все юные доктора, лишь с недавних пор заведшего практику и рвущегося в бой.

«К молодой жене – молодого врача», – решает наш Адольф.

И предлагает будущему Бьяншону[718] осмотреть Каролину и сказать правду о ее состоянии.

– Дорогая, пора вам показаться врачу, – говорит Адольф вечером жене, – я пригласил такого, который более всего подходит хорошенькой женщине.

Новичок приступает к делу с величайшей добросовестностью, задает больной вопросы, деликатно ее ощупывает, выясняет мельчайшие подробности, и к концу беседы на губах у него начинает играть невольная улыбка, а глаза смотрят с сомнением, если не с иронией. Он прописывает невинное лекарство, настаивая на его чрезвычайной важности, и обещает вернуться, чтобы проверить, подействовало ли оно.

В прихожей он, полагая, что остался наедине со своим школьным товарищем, учиняет вот какую штуку.

– Твоя жена совершенно здорова, любезнейший, – говорит он, – она насмехается над тобой и надо мной.

– Я так и думал…

– Но если она будет продолжать