У меня есть собственные жандармы!.. У меня – вообразите только, у меня! – есть собственная королевская гвардия, собственные генеральные прокуроры! – продолжал он, охваченный неким восторгом. – Неужели я допущу, чтобы моя жена гуляла по городу без ливрейного лакея? Ведь иметь лакеев – признак хорошего тона, да вдобавок это позволяет моей супруге гордо объявлять всем и каждому: «Это мои люди…» Впрочем, для пущей надежности всякий раз, когда жена моя отправляется в город, у меня тоже обнаруживаются там неотложные дела; за два года мне удалось убедить ее, что эти совместные прогулки для меня – неисчерпаемый источник наслаждения. Если погода плохая и не подходит для пеших прогулок, я даю жене уроки верховой езды, но можете не сомневаться: я стараюсь, чтобы она усвоила эту премудрость не слишком скоро, а для того выбираю самую норовистую лошадь!.. Если случайно или сознательно жена решит вырваться на волю без паспорта, то есть в своей собственной карете и без меня, разве не могу я положиться на кучера, гайдука, грума[362]? Пусть едет куда хочет, она везет с собой целую sainte hermandad[363], а следственно, мне беспокоиться не о чем… Ах, сударь, разве мало у нас способов даровать жене брачную хартию в теории и тотчас отобрать ее на практике, приискав для всех параграфов соответствующее истолкование! Я заметил, что нравы высшего общества прививают женщине любовь к фланированию, которое незаметно для самой красавицы съедает половину ее жизни. Итак, я решил уподобиться Мюссону, который забавы ради привел некоего простака с улицы Сен-Дени в Пьерфит, не дав ему даже заподозрить, что он покинул священную сень колокольни Сен-Лё[364], – точно так же я решил довести свою жену до сорокалетия, не дав ей даже задуматься об адюльтере.
– Как! – перебил я своего собеседника. – Неужели вы своим умом дошли до тех восхитительных рассуждений, которым я собирался посвятить Размышление под названием «О способах подмешивать в жизнь смерть!..» Увы! я полагал, что первым открыл сию премудрость. Лаконическим названием Размышления я обязан рассказу одного юного врача о неизданном сочинении Крабба. В этом восхитительном сочинении английский поэт изображает фантастическое существо по имени Жизнь в Смерти[365]. Существо это плавает по морям и океанам, пытаясь поймать оживший скелет, именуемый Смерть в Жизни. Помню, мало кто из гостей элегантного переводчика английской поэзии проник в таинственный смысл этой басни, столь же правдивой, сколь и фантастической. Быть может, один лишь я, погрузившись в тупое молчание, задумался о тех поколениях, которые, увлекаемые течением жизни, покидают сей мир, так и не успев пожить. Мысленному взору моему являлись тысячи, миллиарды ушедших из жизни женщин; все они проливали слезы отчаяния при воспоминании о времени, которое потеряли в пору глупой юности. Язвительное Размышление зрело в моем уме, до слуха моего уже доносились раскаты сатанинского смеха, а вы одним словом убили этот замысел… Но вернемся к вашей идее; поведайте мне не мешкая, каким образом вы собираетесь помочь вашей жене промотать те скоротечные мгновения, которые она проводит в расцвете своей красоты и во власти своих желаний… Быть может, обнаружатся еще какие-нибудь уловки и хитрости, которые я смогу описать…
Посмеявшись над моими сочинительскими заботами, виконт с довольным видом сказал:
– Жена моя, подобно всем юным особам нашего благословенного века, три или четыре года подряд терзала своими пальчиками клавиши безответного фортепиано. Она разбирала Бетховена, напевала ариетты Россини и разыгрывала Крамеровы гаммы[366]. Так вот, я не преминул уверить ее, что она превосходная музыкантша: ради этого я рукоплескал ее игре, слушал, подавляя зевоту, скучнейшие в мире сонаты и смирился с необходимостью нанять ложу в Итальянском театре. Благодаря этому три вечера в неделю я, слава богу, могу быть совершенно спокоен. Я знаю наперечет все музыкальные дома. В Париже есть гостиные, точь-в-точь похожие на немецкие табакерки или никогда не замолкающие компониумы[367]: там меня постоянно травят гармонической дрянью, которую моя жена именует концертами. Но зато дни напролет она разбирает партитуры…
– Ах, сударь, неужели вам неизвестно, насколько опасно развивать в женщине вкус к пению, обрекая ее при этом на жизнь в четырех стенах?.. Недостает только, чтобы вы кормили ее бараниной и поили водой!
– Моя жена питается исключительно белым мясом птицы, что же до ее времяпрепровождения, то будьте покойны: за концертом следует бал, за представлением в Итальянском театре – раут! Благодаря этому целых полгода супруга моя ложится спать не раньше двух часов ночи. Ах, сударь, какие неисчислимые выгоды таят в себе эти поздние возвращения домой! Ведь каждое из подобных увеселений имеет вид уступки, которую я делаю жене, и по видимости я только тем и занят, что исполняю ее волю. В результате мне удается, не говоря ни слова, убедить ее, что с шести вечера, когда мы обедаем и она наряжается, чтобы ехать на бал или в театр, до одиннадцати утра, когда мы встаем, жизнь ее – сплошная цепь забав и удовольствий.
– Ах, сударь, как, должно быть, благодарна она вам за столь наполненное существование!..
– Опасность для меня могут представлять лишь оставшиеся три часа; но ведь ей нужно разучить сонату, повторить арию!.. А разве не могу я предложить ей поехать на прогулку в Булонский лес, опробовать новую коляску, отдать визит и прочее? И это еще не все. Прекраснейшее украшение женщины – изысканная опрятность, и, сколько бы времени ни уделяла она своей внешности, старания ее не могут показаться ни излишними, ни смешными; итак, прекраснейшие мгновения дня улетают, пока жена моя занимается своим туалетом.
– Я открою вам один секрет! Вы это заслужили! – вскричал я. – Так вот, сударь, вы сумеете занять ее в течение еще четырех часов ежедневно, если обучите искусству, неведомому изысканнейшим из нынешних модниц… Исчислите госпоже де В*** изумительные предосторожности, изобретенные роскошной восточной фантазией римских дам, назовите ей хотя бы рабынь, к услугам которых прибегала в бане императрица Поппея[368]: Unctores, Fricatores, Alipilarili, Dropacistae, Paratiltriae, Picatrices, Tractatrices[369], наконец, те, что вытирают тело лебединым пухом, да мало ли еще кто!.. Расскажите ей об этой толпе невольниц, перечень которых приводит Мирабо в своей «Erotika Biblion». Пока она будет искать им замену, вы сможете оставаться совершенно покойны относительно ее времяпрепровождения, а заодно не без приятности узрите восхитительные плоды, какие приносит следование системе прославленных римлянок, чьи волосы все до единого были мастерски уложены и восхитительно благоухали, а кровь в венах, кажется, обновлялась
