Я до того, как все это началось, не знал ни одного из этих способов. А теперь знаю все. Это мы в вятских лесах таким образом с зэчьем оборзевшим разбирались, зэков вешали. С ними по-иному бесполезно, с ними только так. А если у кого жалость проснулась – вы в поселках леспромхозовских не были, где зэки власть взяли. А я там был.
Этих мы повесили «на цыпочках» – это когда человек может ослабить давление удавки, если встанет на цыпочки. Но так как на цыпочках все время стоять невозможно, человек рано или поздно сдается и медленно умирает. Очень медленно. Один зэк три часа умирал.
Но эти были слабаки – полчаса хватило. Подох сначала один, потом еще один, потом еще. И, понятное дело, обратились. Но так как руки у них были связаны, пойти жрать они не могли и бессильно дергались в петлях, как куклы.
Чех, похоже, с ума сошел, он болтал что-то на своем… дуа, что ли, читал.
Я достал блокнот и ручку, написал несколько строк и сунул в нагрудный карман формы чеха. После чего зарядил пистолет.
– На пару патронов я все-таки разорюсь…
Полковник Мунаев тронулся в обратный путь, формально договорившись, – но думы у него на деле были тяжкие.
Русским нельзя было доверять – они были не мусульмане. Аллаха не боялись. Потому с ними дела иметь было нельзя. Если знаешь, что человек боится Аллаха, он как зурна. Все что угодно на нем можно сыграть. А если не боится – может все что угодно быть.
Человек без Аллаха в душе – как граната с выдернутой чекой.
Вместе с Мунаевым ехал некий «коммандер аль– Шишани», что значило – командир из Чечни. Он до того, как все началось, работал на турецкую разведку, тренировал бойцов Исламского государства и имел с ними дела. Его отец был боевиком, совершил хиджру в Турцию, когда русисты второй раз в Чечню зашли.
– Что скажешь?
– Взять можно. Удержать сложно будет.
Чеченцы экспериментировали с рабами-смертниками, с живыми ингимаси[47], но эксперименты пришлось свернуть – людей не хватало.
– Если верхушку завалить.
Полковник цокнул языком:
– Не поможет. Хохлы служить не будут, они не такие, как русские. Для них мы чужие и всегда будем такими.
– Тогда зачем с ними дело иметь? На Волгу идти, там правоверные.
Полковник резко обернулся к бывшему ИГИЛовцу:
– Сам-то видел этих правоверных?!
– Там за ваххабизм смертная казнь, сами муслимы и исполняют. Бидаатчики там. Нет правоверных!
– В леса зайти, – не сдавался аль-Шишани, – никогда не найдут.
– Иди. А я посмотрю. Только учти – там адвоката не будет, найдут – кончат как собаку.
Полковник посмотрел на часы.
– Намаз…
Колонна остановилась. На багажник поставили кассету с уцелевшей записью намаза в пакистанской Красной Мечети…
Место, где они должны были встретить группу заслона, пустовало, только одна машина там была. Выслушав молодого Ибрагима Ганиева, полковник вышел из себя и ударил его кулаком в лицо, назвав сыном осла и придурком. Потом приказал развернуться по-боевому – то есть пулеметы елочкой.
Место, куда ушел этот ишак Дауд, чтобы его отец в гробу перевернулся, нашли почти сразу, по дымам. Горели дома, горели машины на единственной улице села, огонь жадно пожирал свою добычу.
– Движения нет, – доложил аль-Шишани.
– Русик… – приказал полковник.
Невысокий худенький парень соскользнул с подножки и растворился в траве – это было его особенностью, он как-то умел моментально приспосабливаться к среде. Он носил необычный для снайперов охотничий «Меркель» трехсотого калибра, патроны к нему крутил сам. И не промахивался…
Зайдя, никого не нашли, кроме мертвых, живой был только Дауд, а все мертвые были чеченцы. Дауд был привязан к дереву, и локти у него были прострелены. Инвалид теперь человек – полковник понимал, что руки придется, наверное, резать.
Аль-Шишани выслушал рацию.
– Русик лежку нашел. Два человека, у одного СВД, у другого иномарка какая-то была.
– Как это произошло? – обратился полковник к Дауду.
Дауд смотрел на полковника – и тому не понравилось то, что он видел. Чеченец не должен испытывать страха. А Дауд испытывал страх – он был в его глазах.
– Убей, – выдавил он, – ради Аллаха, убей.
Из кармана торчал белый клочок какой-то бумаги, амир достал его – это оказалась записка. Написано было по-русски, почерк ровный.
«Общая беда могла нас сблизить и сделать кровными братьями, но сделала кровными врагами. Вы решили, что вы волки, а мы овцы – но это мы волки. Это наши леса, наши поля, наши дома. А вы – беспородные дворняги, забывшие свое место. То, что ты видишь сейчас, произойдет со всеми вами, со всем вашим народом. В живых не останется никого из вас. Пусть тот, кто остался в живых, расскажет вам о нас. Можешь делать что хочешь, но твоему народу все равно не жить. Перебьем до последнего человека».
Полковник, стараясь казаться невозмутимым, сунул записку в карман.
– Сколько их было?
– Много… – Дауд кривился от боли. – Спецназ был.
– Спецназа больше нет.
– Аллахом клянусь, спецназ. Ради Аллаха, убей… не могу больше.
Полковник махнул рукой.
– В машину его. Этих тоже – на своей земле похороним. Уходим, быстро. Сожгите здесь все…
Чеченцы направились к домам. Один из них почти сразу задел настороженную в траве растяжку…
Бывшая Россия. Тамбовская областьДевятьсот шестьдесят восьмой день Катастрофы
В Тамбовской области произошло два знаменательных события. Первое – на нас серьезно напали твари, и второе – я познакомился с людьми, которым бесплатно отсыпал патронов и оружия дал. Последнего я не делал уже три года, с тех пор, как все началось. Да и до того – за мной благотворительности не замечалось.
Шли мы медленно. Железка, за исключением редких ее участков, не осматривалась года три, и что с ней
