Надо будет гнездо поискать, обложить желтыми камнями, чтобы никто не наткнулся ненароком. И при роении отметить, куда молодые матки в спячку залягут.
Нкрума сидел у окна.
О шершнях думалось легко, как и о комарах, что стучались в стекло мелкой дробью. Некоторые садились, позволяя разглядеть и полупрозрачные тельца, и тонкие лапки, и свернутые нити хоботков.
– Страдаешь? – Гарджо подкрался незаметно и, несказанно довольный этим обстоятельством, щелкнул брата по носу.
Тот только отмахнулся.
– Невеста не понравилась?
Не в этом дело.
– Она здесь не выживет, – тихо сказал Нкрума. – Я даже не уверен, что ей в доме безопасно.
Слишком хрупкая.
С тонкой кожей, которую пробьет не то что комариный хоботок, но и тонкое жало пустынной мошки, которая опасна разве что новорожденным.
С теплой кровью, что будет манить всех хищников в округе. С любопытством неумеренным и готовностью лезть туда, куда не стоит. Чудо, что анемоны не плеснули в нее желудочным соком, точно без ожога не обошлось бы.
– Не знаю… она цветочкам понравилась. А Бои бесится… Таль уже сбежал. Прячется на полигоне… ты не хочешь?
– Настроения нет.
– Матушка разослала приглашения. Будет представлять твою невесту старейшинам, ну и всем, кто прибудет. А прибудут, как понимаешь, многие.
Шершень появился в стекле беззвучно, на долю мгновенья сложив крылья. Лапы его, снабженные плотными выростами хитина, впились в комариное тельце. И, прежде чем комар успел подняться, жвалы шершня ловко откусили ему голову.
Нкрума поежился.
Невесту было жаль, а себя и того жальче. Возникла трусливая мысль бежать, если не в пустыню, то хотя бы с планеты, но…
Матушка этого точно не простит.
– Когда? – со вздохом поинтересовался он.
– Так… завтра. – Братец проводил шершня задумчивым взглядом. – Чего тянуть-то?
И вправду чего?
…Ночь пахла азалиями. Вот никогда особо цветы не любила, и, быть может, нынешний аромат к азалиям имел отношение весьма опосредованное, но вот не шли они у меня из головы, эти разнесчастные азалии.
И еще дом.
И пустыня, голос которой доносился сквозь стены. Я способна была расслышать каждое слово ее. Шелест песков, запертых там, за оградой, которую местные хозяева мнили непреодолимой. Но достаточно было откликнуться, и песчаное море смоет ее, накроет дом по самую крышу.
Слышала шорох змей.
И шелест крыл неведомых насекомых. И как-то беспокойно мне становилось.
– Что, тяжко тебе? – шепотом поинтересовалась я у сороконожки, которую посадили-таки в банку. Банка была высокой, из толстого стекла и с крышкой надежного вида. Но сороконожка ворочалась и скреблась, норовя пробиться сквозь прозрачную эту преграду.
При звуке моего голоса она замерла.
А после заскреблась с куда большим энтузиазмом, как бы видом своим показывая пример: вот так надо, Агния. А ты лапки сложила – и конец борьбе за независимость.
Тянуло прохладой.
И азалиями.
И кажется, ночной сад был полон жизни, но что-то, наверное, здравый смысл, подсказывало мне, что не стоит туда соваться. Целее буду.
– Дорогая… – Свекровь не удосужилась постучать. Она вплыла в комнату с уверенной неторопливостью океанского лайнера, знающего, что он – самый роскошный корабль в океане.
Белый костюм.
Золотые цепочки на запястьях. Домашние тапочки расшиты круглыми камнями, которые мне напоминали чьи-то глаза. Пояс с теми же камнями.
Сверток в руках.
– Добрый вечер, – я старалась говорить спокойно. – Я вот… в окно смотрю.
– Это хорошо. Только выходить не следует. Этот мир, полагаю, слишком чужд для тебя.
– Чужд.
Надо же, какое у нас вдруг возникло взаимопонимание.
– Я вообще не представляю, как такое возможно…
– Что именно? – Величественный взмах руки, и сверток превратился в платье. То есть не совсем чтобы в платье: просторные шаровары из бледно-зеленой тюлеобразной ткани, узкая рубашка до середины бедра и просторный жакет, на сей раз изумрудного колеру. – Мне подумалось, что тебе, должно быть, не слишком удобно все время ходить в одном и том же. Поэтому если ты не возражаешь…
Какие вежливые слова, а тон таков, что становилось ясно: не стоит мне возражать.
Я и не собираюсь.
– Я взяла на себя смелость подыскать домашнее платье. Думаю, в нем тебе будет удобно. Завтра доставят другие.
– Спасибо.
Интересно, а белье под это платье полагается надевать?
– Не за что, дорогая… Не за что, – она любовно провела по ткани ладонью. – Это круонский шелк… мы держим несколько ферм с шелковичными червями. Слышала?
– Кто не слышал о шелковичных червях, – пробормотала я.
Белье имелось.
Я просто не сразу поняла, что эти мотки веревочек с запутавшимися в них кусочками ткани и есть белье.
– Действительно… Нам повезло на пески с высоким содержанием кварца. К слову, я собиралась отдать эти фермы за сыном.
Мило.
Это у них так принято, за женихом приданое давать?
– Он, конечно, несколько далек от прикладной биологии…
Я все же присела и покачала головой, надеюсь, выражая именно сочувствие.
– А вот вам, как видела, нравится работать с живым. Анемоны вас признали.
– А могли и не признать?
По губам свекрови скользнула тонкая улыбка.
– У нас не принято трогать чужие цветы. Очень легко остаться без пальцев.
Ага…
А за обедом, стало быть, не судьба была.
– Не стоит переживать. Это адаптированная форма, – свекровь успокаивающе погладила меня по плечу. – Никто не станет держать в доме по-настоящему опасное растение.
Уже легче.
– Самое большее, что вам грозило, – кислотный ожог.
Я сглотнула.
Однако странные у них здесь представления об опасности.
– Иногда ребенку лучше на собственном опыте позволить понять, что есть опасность. Малая боль – большой опыт, так здесь говорят.
Вот что-то сдается мне, что речь идет вовсе не об анемонах.
– Я взяла на себя смелость ознакомиться с результатами вашего тестирования, – она обошла стороной столик, и сороконожка замерла, свернулась клубком и погасла, из яркого насекомого превращаясь в некое подобие камня. – Ваши эмпатические способности… любопытное приобретение.
Ага, как и я сама.
Взвешена.
Оценена.
И признана годной.
Я подцепила пальцем веревочку и, прикинув, как сия конструкция будет выглядеть в итоге, покраснела и положила белье на место.
– Так, говорите, вы знакомы с червями? В вашем мире они тоже встречаются? – Свекровь распахнула окна, впуская в комнату свежий ветер и запах азалий. Но только их. Стоило чему-то крупному и явно агрессивно настроенному подлететь ближе, как оно увязло в завесе.
– Встречаются, – я поерзала. – Гусеницы такие… едят листья, потом строят коконы из шелковой нити. Эти коконы, кажется, кидают в кипяток, чтобы личинка погибла, а затем раскручивают.
Познания мои были куцы и печальны.
– Какое варварство! – не то восхитилась, не то возмутилась свекровь. – Не стоит опасаться, никто не заставит вас уничтожать бедных животных.
Она щелкнула пальцем по гудящему шару, отправляя его в темноту сада.
– Скоро включатся ультразвуковые глушилки, и полог станет непроницаемым, – сказала она. – Наши черви обитают в песках. Они питаются песчаным крилем, мелкими простейшими, которыми заселены верхние слои. И, охотясь, поглощают огромное количества песка. Органика переваривается, а неорганика преобразуется в пищеварительном тракте. Слюна червей содержит вещества, изменяющие структуру песка. Он превращается в клубки тончайших нитей, которые червь попросту отрыгивает.
Лежащий на кровати наряд заиграл новыми красками. Ткань из отрыжки песчаного червя – как-то не самая лучшая реклама.
– Дальше уже дроны
