– Резонно… и ректор наш подсказал, где они есть?
Я кивнула.
– А вы чего туточки…
– Я туточки, – передразнила Люциана Береславовна, – травы вот собираю… девочками есть кому заняться. Тем паче, что я к целительскому факультету отношение имею весьма опосредованное.
– Чего?
– Зослава! Опосредованное, то есть не приписана я к нему.
– А…
– Рот закрывайте, не то муха влетит… хотя… в ваш целый рой поместится.
– Злая вы, – вздохнула я и, незнамо с чего, пожалилась: – А у нас Ерема помер. Вчерась.
– Вчера, – поправила меня Люциана Береславовна. – Знаю. Архип сказал. И… мне очень жаль.
Тень набежала на белое лицо боярыни, что туча солнце закрыла.
– А теперь послушайте, Зослава, и внимательно. Это не ваша война. Женщинам на войне не место… я знаю, я была там. – И вдруг стало ясно, что не двадцать ей годочков и не тридцать, разом вдруг постарела Люциана Береславовна, и с того мне сделалось жутко. – Сейчас еще я могу вас вывести. Это нарушит чужие планы, но я устала… я слишком долго варилась в своей злости, поэтому и выварилась… одни кости остались. И если на этих костях что-то и вырастет…
Из стебельков звездчатки она принялась колечко крутить.
– Я выведу вас. Решайтесь. Никто не посмеет остановить. Я тоже кое на что способна… провожу к целительницам… там тихо… кому они нужны, гусыни глупые… Фрол задним числом перевод оформит, чтобы никто не придрался… пересидите…
– А вы…
– А я… женщинам на войне не место. Но приходится порой.
Она сплетала стебельки ловко, и колечко выходило хрупким, махоньким.
– Решайтесь, Зослава… есть мнение, что все мы здесь… расходный материал, если можно так выразиться.
– И вы?
– А я чем лучше других?
– Вы ж могли не приходить…
– Могла, – не стала спорить Люциана Береславовна и по колечку ладонью провела. Будто изморозью подернулись зеленые листочки, иней выступил на стебельках, а после и вошел в них, меняя самую суть. Была живая трава, а стало серебро. – Но… однажды я уже совершила ошибку. И не хочу повторять.
Вот и чего мне делать-то? Пущай силов у меня имеется, Божиня одарила, да только вот умения никакого, только и освоила, что огневики да щиты.
– Время, Зослава…
И вправду, уйду.
Не моя это война… а остальные? Кирей? Чего б ни задумал, исполнит.
Мой жених мертвый? Так он и вовсе радый будет, если случится ему сгинуть безвозвратно.
Арей?
Царевичи…
– Нет. – Я головой покачала. Неможно так с ними. Они вон Ерему потеряли, да и… как воевать, когда тот, с кем ты плечом к плечу стать готовый, вдруг исчезает поутряни. Небось и матушке моей боязно было на том поле проклятом, и батюшка, думаю, уговаривал ее возвернуться.
И дед.
Да не отступила она. И я не отступлю.
Люциана Береславовна лишь кивнула с видом таким, будто бы и не ждала от меня ответу иного. А может, и вправду не ждала. Колечко свое протянула.
– Наденьте, – велела. – И не снимайте. Здесь… старый узор… в старых узорах своя сила.
Я колечко этое и так, и этак крутила, а все одно узору никакого, окромя того, который Божиней сотворен в стеблях звездчатки, не узрела.
– А травы разложите. – Люциана Береславовна поднялась. – Глядишь, пригодятся, не сейчас, так…
– Что ты здесь делаешь?
Вот и правда моя, заявился Фрол Аксютович. И ноне не было в нем ничего от сказочного богатыря, каковым он народу предстал, равно как и от нашего декана.
Широкие порты.
Рубаха холщовая, перетянутая поясом из воловьей шкуры. На ем – хлыст скручен степной, таким, сказывали, умелый пастух волку хребет с одного удару перешибает. С другого боку – жезл костяной короткий с навершием из бурштыну. Запястья перехвачены полосами из толстое шкуры, а в полосах тех будто железные гвозди заклепаны. Или не железные? Вона, серебром поблескивают.
– Не рад меня видеть? – Люциана Береславовна косы за плечи перекинула.
А ведь просто плетены.
По-девичьи. И смешно было б, что баба этакого возрасту – в Барсуках иные уже внучек в девки выводют, – а косы, что девка плетет. Только не до смеху было.
– Ты не понимаешь, что…
– Не понимаю, – согласилась она и голову склонила.
А мне вот вспомнилась тетка Алевтина с ейною присказкой, что, мол, бабе надобно быть на иву подобное, гнуться пред силою мужской, да не ломаться.
Вот и она нагнулась.
Сама ж глядить с усмешечкой, мол, чего теперь-то скажешь?
– Ты… – Фрол Аксютович на меня глянул да, шагнувши к Люциане Береславовне, за рученьку вцепился. – Пойдем. Поговорим.
– Пойдем… когда я говорить не желала? Со всем удовольствием… поговорим…
А я осталась с колечком да посеред трав разложенных, на которых роса уже высохла на солнце, а значится, и силу свою они с большего поутратили.
– Люциана, что ты творишь!
От же, недалече отошел. Не хватило то ли выдержки, то ли розуму. Туточки болото, а на болоте каждый звук летит далече. У меня ж и слух хороший.
– Что я творю, Фрол? – А наставница спокойна, что озеро, бурею готовое разразиться.
– Это ты мне скажи… тебя не должно здесь быть!
– А я есть.
– Зачем?
– Боишься, что под ногами мешаться стану? Или думаешь, что я это? Ну же, скажи, Фролушка, что меня подозреваешь? Это ведь кто-то из наших… только выбор невелик, да? Я или Марьяна… Архипу эти игры ни к чему. Тебе…
Я поднялась да колечко погладила. В нем дело, а не в болотное водице. И если оставила его Люциана Береславовна, если доверила мне этую разговору, стало быть, так и надобно.
– И вот удивительно мне, отчего ж меня сразу не пригласили?
– Дура ты…
– Наверное… столько лет прошло… давно уже пора забыть, отпустить, а оно все ноет и ноет… правда?
Вздох тяжкий.
Будто бык о судьбе своей печалится. И от вздоху энтого прям слеза на глаз навернулась. На левый.
Правый, стало быть, к чужим страданиям не такой чуткий буде.
– Люциана!
– Не волнуйся, Фрол… не буду я тебе мешать. Закончим это дело и разойдемся. Меня в Бероярск кличут давно, в тамошнюю школу магическую для девочек. Афанасия Груздовна открыла при имении. Сироток собирает с магическим даром. Или не сироток, но тех, кто беден… иных холопок и выкупает… добрая она женщина. Тяжко ей со мною будет.
Это да, если добрая, то тяжко. Люциана Береславовна женщина хорошая, тепериче я это разумею, но вот норов у нее не сахарный.
– Значит, будешь с сиротами возиться?
– Буду… есть у меня одна мысль… если учить их с малых лет, а не как твою… красавицу…
И не евонная я. Или это она про Велимиру?
– Многого достичь можно… Акадэмия – это хорошо… буду тебе лучших отправлять, чтобы дальше постигали науку, пользу тем обществу приносили, – ровно так говорит, только у меня от ее голоса сердце перехватывает.
– Уходи.
– Гонишь?
– Да!
– Боюсь, это вне твоей компетенции.
– Люциана! Стой… давай поговорим по-человечески.
– Мы ведь и говорим.
– Как-то не так говорим.
– Ты злишься.
Жаль, не вижу этих двоих, да только мнится, что злость, ежели и была, перекипела давно. А ноне
