– Так ведь… у тебя муж есть.
– Прежде ты о том не думал. Или думал? Что ты мне сказал? Отойдет… а не захочет, то и…
– И не жалко тебе мужика?
Про мужика он не очень понял. Стоять на полу было холодно. И страшновато. Сквозь окна цветные луна пробиралась.
– То есть теперь я его жалеть должна? А он меня пожалеет, когда вернется? Или тебе все равно уже? Ты клялся перед Божиней, что любишь… я верила… я никому так не верила, как тебе… а теперь…
– Все решено.
– Стой! Кем решено? Ими? Это они заставляют…
– Никто меня не заставляет. Я люблю ее.
– Вот, значит, как? – Голос матушкин заледенел. – Ее любишь? А меня?
– Прости.
– Не прощу! – И таким гневом полыхнуло, что луна и та попятилась. – Не прощу! Ты поклялся, что мы будем вместе… и ради этого я терпела… насмешки терпела. Плевки. Позор, которым покрыла и себя, и весь свой род… ты сказал, что мы должны таиться, и я таилась… я принимала смиренно все, что ты давал… и этого недоумка, по недоразумению считающегося моим мужем. Как же… позор прикрыть. Но разве наш сын – это позор?
Он замер.
Застыл, больше не ощущая ни холода, ни страха.
Он позор? Для кого? И…
– Он – благословение Божини. И ты говорил, что прячешь его… защищаешь… что надо дождаться, когда наш мальчик повзрослеет, и тогда ты расскажешь правду. Объявишь его наследником… Ты поклялся в том, что объявишь!
– Тише!
– Тише? О нет… себя бы я простила… смирилась бы, но наш сын… кем он теперь будет?
– Поверь, я позабочусь, чтобы он ни в чем не нуждался.
– Титул бросишь? У него уже есть мой. Деньги? Мой род не беден.
– Тогда чего ты хочешь?
Он отступил.
К кровати. В ней безопасно. Под тяжелым пуховым одеялом, которое еще недавно казалось душным. А теперь он всей сутью своей желал спрятаться под этой тяжестью, закрыться пуховым щитом от взрослого гнева, который клокотал в отцовском голосе.
– Я хочу, чтобы ты сдержал данное слово.
– Это невозможно. Незаконнорожденный…
– Незаконно? – Теперь матушка говорила тихо. – Мы оба знаем, что все законно… что мы с тобой сочетались браком. Или ты забыл?
Тишина.
– Он ведь мертв, тот жрец, который принял наши клятвы, верно? И книга… что с ней стало? Сгорела? Утонула? Ты уже тогда не собирался держать слово… придумал мне замужество… о да, ты обещал… что обещал?
Тишина звонкая.
Хрустальная.
– Ты все продумал, кроме одного… она слышала наши клятвы. И перед лицом Божини ты мой муж. А наш сын рожден в законном браке. И даже если появятся другие, он – наследник… он… и не думай, что я стану молчать!
– Станешь.
Что-то зазвенело.
И упало.
– Если хочешь жить…
Мама плачет.
Никогда-то он не видел ее плачущей. Напротив, она и чужие-то слезы с трудом выносила.
– Это ты? – Она повернулась к нему. – Разбудили?
Он кивнул.
– Ничего. – Матушка отерла слезы. – Иди сюда, родной, дай обниму.
И обняла. Крепко-крепко.
Прижала к себе.
От нее пахло свечным воском и еще медом немного, травами всякими…
– Он на самом деле хороший… очень хороший… твой отец. – Она гладила волосы и целовала мокрыми от слез губами. – И любит меня… если бы не любил… пошел против всех… тайно, да… кто бы позволил взять магичку в жены? Ладно, пусть и целительницу всего-навсего, но магичку… у меня дар сильный… и у тебя есть… а он любил… и не слушай никого, ты законный сын… единственный законный… эта тварь виновата… появилась из ниоткуда… одурманила… мужчину легко одурманить… вот он и забыл, что любит нас… если ее не станет… все будет как прежде.
Сны причудливы.
Вьются дорогой-дороженькой, память бередят. От того не больно, нет. Боли он давно не испытывает, но странно лишь, как мог забыть он это свое прошлое.
И снова сон.
Сад при тереме.
Холод.
Осень на пороге. Рано пришла в этом году, так все говорят. Дожди зарядили, и его седмицу целую из покоев не выпускали. А в покоях скучно. Там книги одни, и те не сказки, а премудрые всякие трактаты о землях и их устроении. От этаких книг в сон тянет. Или не от них? Вон мамки и приснули. А он выбрался тихонечко, выскользнул в коридор, а оттуда в сад.
Дождь почти перестал.
Накрапывает помаленьку. Сладкий. Особенно если с листьев собирать. А листья пожелтели. Иные сделались алыми и яркими. И он решил собрать большой букет. Матушка обрадуется.
А потом ее увидел, женщину с огромной собакой. Она сидела на лавочке, где обычно устраивалась матушка, когда выходила в сад. Правда, при женщине не было ни мамок с няньками, ни служанок, ни охраны.
– Доброго вам дня, – сказал он, решивши быть вежливым.
Царю надо подавать пример во всем. И в том, что обхождения касается. Так саксонский наставник утверждал.
– И тебе доброго. – Женщина была красива.
До того красива, что у него дыхание перехватило. А вот собака – та уродливою казалась.
– Рад видеть вас в этом чудесном месте… – Он замер, не зная, что еще сказать, а потом протянул букет из листьев: – Примите в знак моей признательности…
Она рассмеялась.
Звонко так.
Хорошо.
А матушка утверждала, что смеяться громко – признак дурного тона.
– Ты и вправду интересный мальчик, как о том говорят, – задумчиво произнесла она. – Подойди поближе, пожалуйста… значит, ты и есть…
А имя и во сне ускользнуло.
– Знаешь ли ты, кто я? – спросила она, перебирая осенний букет.
– Нет.
– Я – твоя царица… скоро стану.
– Не станешь. – Он вдруг вспомнил все, что слышал от матушки, и не только от нее. И каким-то своим детским, но все же безошибочным чутьем понял, что именно эта женщина и есть причина материных слез. – Мама будет царицей. А я царем.
– Неужели?
Он тогда не умел распознавать оттенки. И удивление женщины принял за чистую монету.
– Да. – Он вскинул голову и осмелился заглянуть в темные ее глаза. – Я буду царем!
– И что ты сделаешь?
– Прикажу тебя выслать.
– За что?
– За то, что ты заставляешь маму плакать…
Ее пальцы, такие невообразимо тонкие, скользнули по его волосам, и от прикосновения этого повеяло холодом.
– Это не я, мальчик мой… это не я… я бы не хотела, чтобы кто-то, пусть и твоя мама, из-за меня плакала.
– Тогда уезжай!
– Я бы уехала, если бы было мне куда ехать.
– А тебе некуда?
Она покачала головой:
– Некуда. – Слово-эхо исчезло в дожде. – Но не печалься. Все мы… заложники своей судьбы. От нее не уйдешь, а если и захочешь изменить, то… к лучшему оно редко выходит.
Она замолчала и молчала долго, так ему показалось. Дождь усилился. Капли его скользили по широким листьям и по темным волосам женщины, по меховой накидке, которая не промокала – зачарованная? По сукну его кафтана. И драгоценные камни меркли в осенней серости.
– Послушай меня, мальчик. – Она заговорила, когда где-то далеко раздался гром. Волглый. Осенний. – Передай своей матушке то, что я сейчас скажу. Пусть уезжает. Сама. Пусть
