– Спасибо, хозяюшка, что освободила.
Это он кому?
– Что ж. – Арей руку протянул сквозь щит мой. – Похоже, Зослава, ты изобрела новый метод борьбы с нежитью.
Я рот и раззявила.
Меж тем мужичок засуетился.
Зник[11].
А объявился уж в красном кафтанчике, латаном-перелатаном, перехваченном конопляною веревкой. Запахнут кафтан на левый бок, веревка ж узлом на правом связана. Порты полосаты. Лапти кривоваты. На голове – шапка сидит, да лихо, на патылицу сдвинута.
Хозяин?
Как есть Хозяин.
Арей-то за щит вышел.
– Доброго дня вам, – молвил, – вновь, раз уж случилось знакомство свести.
Только Хозяин на него поглядел сурово, губенки поджал и ответствовал:
– Доброго, только разве ж это добрый день, когда парень за девкой ховается? Не думай, что я разом позабыл всего… помню… помню… охохонюшки… все-то помню, голова седая, ум дурной… блажил, хозяюшка, но то от одиночества… хатка моя зарастала-паршивела, а с нею и я. Некому было хлебушку куска оставить, молочка… а еще этая покоя не дает, все возвертается и возвертается, убивица!
И, сказавши так, он ноженькой топнул.
Я щит и убрала.
Коль Арей дедка не боится, то и мне нечего.
– А ты, хозяюшка, на этого остолопа не гляди… такой он… только палить… хату поставишь, он и спалит ее. – Хозяин тотчас к рученьке приник, прилип губами. Сам глядит снизу вверх, только моргает. И такая в глазах любовь, что прямо не по себе робится. – Непорядок сие! Как есть непорядок! Мужик, он бережлив должен быть… и поглянь… вона, какая рожа! А плечи! Он же ж жрать в три горла буде!
Арей фыркнул.
Я засмеялась.
– Ничего, – сказала Хозяину. – Кто хорошо ест, тот и в работе ладен.
Он же ж и вправду поесть любит. Да и то, покажите мне того мужика, который бы до еды неохоч был бы? Разве что вовсе худой, лядащий, которому что ешь, что не ешь – все без толку.
– Поглядим, поглядим… – Хозяин ковылял, моей руки не выпуская, да на Арея ревниво поглядывал. Верно, боялся, что уведет он меня. – Вона, печь не чищена, дымоход забился… вороны, курвы, загнездились…
– Пробьем, – пообещал Арей.
– А в подполе воды подтекают. Вона, все…
– Поправим.
– Ставенки скрипят… и подлога ходит…
– Сделаем. – у Арея глаз дернулся. А что он думал, хату доглядеть – это не нежить воевать. Тут завсегда работы полно.
– А еще…
– Сделаем!
– Не кричи на старика! Видишь, хозяюшка, никакого уважения… мы тебе другого найдем, обходительного… – Хозяин шмыгнул по левую руку, чтоб, значится, от Арея подальше.
Тут уж у меня глаз дернулся.
А то и оба.
Нет уж, хватит с меня женихов.
Глава 15. Азарская
Кеншо-авар людей уважал.
Некоторых.
Пусть и находились глупцы, которые полагали, будто бы люди, сотворенные из пыли и земли женщиной, годны лишь на то, чтобы служить детям огня, но Кеншо-авар, слушая этакие рассуждения, лишь головой качал.
Пыль?
Иная пыль так вопьется в шкуру, что только со шкурой и снимется. А земля и вовсе снесет что пламени гнев, что удары сотен и тысяч копыт, сушь и ветер, чтобы потом, каплей дождя благословенная, взойти густой зеленью.
А женщина…
Неужели был кто-то, кого родил мужчина?
Нет, людей Кеншо-авар уважал, ибо, не уважая своего врага, себя унижаешь.
Люди были врагами.
Он поднял руку, махнул, и мальчишка, повинуясь жесту, подал блюдо с жареным мясом. Куски его, густо присыпанные ароматными травами, плавали в подливе. Мясо было жестковатым. Вода в флягах нагрелась. Комарье звенело, желая испробовать благородной крови, но все это, если разобраться, было сущей мелочью.
Куда важнее, что человек не обманул.
Кеншо-авар до последнего не верил ему, хотя и рискнул, поскольку не видел иного шанса… сестра будет благодарна, хотя что значит женская благодарность по сравнению с перспективами, которые открывались перед самим Кеншо-аваром?
Каган, пусть продлятся его годы, немолод.
Он окружил себя целителями и звездочетами, которые предрекали ему долгую жизнь.
Лгали.
Он и сам понимал это, некогда славный воин, презиравший чужую слабость, а ныне неспособный подняться с подушек без помощи… понимал, а потому спешил.
Волчий вой потревожил покой Кеншо-авара, и кусок мяса выскользнул было из рук, но был подхвачен ловким мальчишкой.
От него надо бы избавиться. Опасный дар. Как знать, что ему приказано? Вправду ль хранить Кеншо-авара от врагов тайных и явных? Или, дождавшись, когда исполнит он приказ кагана, набросить шелковую удавку на шею?
Шея заныла.
Но мясо Кеншо-авар принял.
Раб не должен и помыслить о том, что хозяин его слаб. А страх свой, тщательно скрываемый, Кеншо-авар почитал слабостью. Он облизал пальцы, вытер их шелковым платком и перевернулся на другой бок.
Ожидание утомляло.
Мысли рождало… странные. И пусть прежде Кеншо-авару мечталось о том, как возляжет он на белой кошме… не сразу, конечно, не сразу… сначала, после смерти кагана – звезды там или нет, но осталось ему недолго, раз кровью кашлять стал, – он поможет сестре дорогой, которая слишком слаба, чтобы править степями. Да и женщина… женщины не способны править.
Сыновья ее малы.
Им потребуется помощь. И наставник… а там, как знать… если поддержат Кеншо-авара золотые клинки.
Конечно, племянники – родная кровь, и да простит Кобылица этакие мысли, но всяко известно, что дети взрослеют, а от волка ягнята не родятся. Пара-тройка лет, и мальчишки подрастут.
Захотят править сами.
Да и ненадежная эта вещь – милость кагана… сегодня ему один мил, завтра – другой… много ли надо, чтобы юнцу по сердцу прийтись? Нет, кровь… кровь, конечно, пролить придется, но во благо…
Волки выли.
Разноголосо, громко.
Среди бела дня.
Дурной знак.
Впрочем, разве воин будет обращать внимание на знаки? Он привел за собой четыре десятка… хорошо бы больше, однако нельзя: разбойники сотнями не ходят, да и…
– Мой повелитель печален? – Когда Кеншо-авар хмурился, лишь двое осмеливались подойти к нему. Наглый мальчишка, подаренный каганом, вовсе не знал страха, а любимая наложница была слишком уверена в своей власти над мужчиной.
Глупа.
И надо будет сменить ее.
Или…
Кто знает, что она услышала? Женщины имеют неприятную привычку совать свой нос в мужские дела.
– Мой повелитель… – Она мурлыкнула и потерлась щекой о ладонь.
Не стоило брать ее.
Или… наоборот?
– Ты знаешь, как его утешить. – Кеншо-авар запустил пятерню в густые волосы девицы. Притянул к себе. Заглянул в красивое безмятежное лицо.
Кому она доносит?
Ведь доносит же. Вот эти золотые серьги он ей не дарил. И перстенек на пальце новый. Думает, что Кеншо-авар, как многие мужчины, не запоминает женские побрякушки? Будь он иным, может, и вправду не обратил бы внимания, но не здесь…
Или россцы?
Солнечный камень они любят. А подобный алый оттенок, редкость редкостная, и вовсе лишь их мастера придать способны.
Продалась, тварь.
– Если мой повелитель, – позже, растянувшись на шкурах, обнаженная – и не боится, дрянь, что белую кожу ее комарье попортит, – бывшая любимая наложница мурлыкала, – скажет мне, недостойной, в чем его печаль, то, быть может, я сумею…
Точно, россцы… желают знать, куда Кеншо-авар убрался.
Не поверили про дела торговые.
И он бы не поверил… но вот…
Он провел большим пальцем по губам наложницы. Красивая… и
