И все-таки я должна попытаться.
Крепко обняв папу, я целую его в щеку и чувствую соленый вкус морских брызг.
– Я не подведу тебя.
– Знаю, – отвечает он и утыкается лицом мне в макушку, а потом сцепляет руки, чтобы приподнять меня из воды.
Сделав глубокий вдох, я отталкиваюсь и высоко поднимаю крылья. Вода ручьями течет с них, когда я выпрямляюсь.
– Когда будешь готова, я тебя подкину, – говорит папа и складывает губы в знаменитую «улыбку Элвиса Пресли».
Его напускная уверенность производит противоположный эффект. Я вспоминаю, как папа держал лицо, пока мама была в лечебнице. И после того, как она пропала. И он снова это делает, хотя растерян и испуган не меньше, чем я.
Пора мне стать сильной.
Готовясь к запуску, я встряхиваю крылья. Они отяжелели – не только потому, что намокли, но и потому что вокруг них, словно живые морские существа, обвились водоросли.
Морские существа.
Вода подбирается к папиному подбородку.
– Элли, поторопись.
Он выплевывает воду. Пальцы, которые держат меня за подошвы сапог, напрягаются.
– Подожди, – говорю я.
«Конь без ног, который может двигаться вверх и вниз, вперед и назад… конь без седла, который способен бережно нести самого хрупкого седока… Конь без крыльев, который парит с изяществом птицы…»
– Морской конек, – шепотом говорю я.
Они используют хвосты, чтобы поворачивать в нужную сторону, носят своих детенышей в мешочках и изящно движутся в воде, словно парят…
– Нет времени! – кричит папа и подбрасывает меня.
В то же самое мгновение его голова скрывается под водой.
– Морской конек! – кричу я, распахивая крылья и хлопая ими, чтобы зависнуть на месте. Кричу так, что болят легкие.
Папа выныривает и ложится на спину. Вода вскипает, словно из-под нее всплывает что-то огромное. Появляется бронированный горб, покрытый костяными пластинами, прозрачными как стекло. Вода стекает с него; между прозрачными чешуйками виднеется изгиб позвоночника. Потом возникает изящная шея морского конька – огромного, как лохнесское чудовище. Он весь переливается на солнце. Конек красив и больше похож на стеклянную статую, чем на живое существо. Туловище у него – как полагается, а голова – настоящая лошадиная.
Мешок на брюхе открывается, и вода тащит папу внутрь. Я ныряю, чтобы присоединиться к нему. Мы вплываем в прозрачную «сумку». Отверстие наглухо закрывается, и существо ныряет. В мешке сыро, но вполне уютно. Мы с папой сидим и держимся друг за друга, разглядывая подводные растения и испуганных рыб, которые мелькают мимо, пока мы погружаемся вслед за затонувшей горой. Перед нами, как и перед Морфеем, появляется вход. Мы, целые и невредимые внутри нашей живой субмарины, вплываем в темный тоннель, а гора закрывается, отрезав доступ свету.
9
Мысленный взгляд
Мы всплываем на поверхность и видим приглушенный лиловатый свет. Морской конек изгибает спину, сжимая мешок, и мы выкатываемся на отмель.
Я кашляю и поднимаюсь на четвереньки. За спиной тащатся крылья, мокрые и грязные, как и вся моя одежда. Морской конек фыркает, разбрасывая пену своим лошадиным ртом, и снова погружается в воду.
Усталая от постоянных физических усилий, я заставляю себя встать – по щиколотку в воде. Папа поднимается, протягивает руку, и мы бредем на бетонный причал, чтобы сесть и отдышаться.
– Ты знаешь, где мы? – спрашиваю я, выжимая одежду. – Ты тут был в детстве? Помнишь что-нибудь?
Он хмурится.
– Этот мир теперь выглядит не так, как я помню, Элли. Он постоянно меняется. Как будто мы – в книжке с картинками, которую листает ветер.
Я оглядываюсь через плечо, чтобы посмотреть на темный тоннель, и у меня перехватывает дыхание. Там как будто на целые мили тянутся граффити. Надписи «любовь», «смерть», «анархия», «мир», разбитые сердца, звезды, лица, нарисованные яркими флуоресцентными красками…
Совсем как в сточной трубе, в которой мы с Джебом чуть не утонули месяц назад. В той трубе, в которую мы часто лазили в детстве. Даже звуки здесь такие же. Вокруг каплет вода. Но есть одно большое отличие: рисунки на стенах движутся.
Разбитые сердца срастаются, пульсируют, а потом снова разламываются и кровоточат. Звезды перелетают туда-сюда, рассыпая искры, которые вспыхивают и потухают, оставляя запах горелой листвы. Лица сердито смотрят на нас. Я подавляю вскрик.
– Ты видишь?
– Это невозможно…
– Здесь нет ничего невозможного, – говорю я, встаю и рассматриваю ультрафиолетовые рисунки.
Ноги дрожат, но я все-таки делаю шаг вперед.
– Ты понимаешь, что это значит?
Папа молчит.
Конечно, он не понимает. Он не может заглянуть в мое прошлое.
– Это воспоминания Джеба, – объясняю я. – Наши воспоминания.
При мысли о том, что скоро я увижу его, мои мышцы оживают. Я направляюсь в дальний конец тоннеля.
– Элли, осторожнее!
Папа догоняет меня и хватает за плечо.
Я отмахиваюсь.
– Мы должны найти его!
Но с каждым шагом тоннель уменьшается, и мы тоже. Ну или нам кажется, потому что я вовсе не чувствую, что уменьшаюсь. Я достаточное количество раз проделывала это, чтобы запомнить ощущения.
Нет. Не мы становимся меньше, а рисунки растут и удлиняются. Они поднимаются со стен и прикасаются к нам, когда мы проходим мимо. Звезды обжигают мне рукава, сердца капают настоящей кровью, лица покусывают. Зубы у них холодные и колючие, как булавки.
Я дрожу; мы с папой шагаем быстрее.
В конце тоннеля, как будто на страже, стоит неоновая оранжевая фея. За спиной у нее раскинуты розово-сине-белые крылья.
Это я. Джеб когда-то нарисовал меня на стенке трубы в нашем мире. Но рисунок вовсе не покоится на стене. Фея смотрит на нас и зловеще преграждает путь…
– Стой сзади, – говорит папа, достает кинжал и размахивает им, глядя
