Яркие цвета отражаются от сверкающего лезвия, железо огибает контуры рисунка. Папа без проблем проходит прямо насквозь.
– Иди, Бабочка. Это просто иллюзия.
Он протягивает руку. Я тянусь к ней, но тут нечто, скрытое в тени, толкает его в плечо. Папа роняет кинжал, и тот с лязгом падает на пол.
– Беги, Элли! – кричит папа.
Его хватают и волокут прочь.
Меня охватывает ледяной ужас.
– Папа!
Мой флуоресцентный двойник снова преграждает мне дорогу.
– От тебя останутся одни клочки, как и от других, – шепчет фея.
От нее пахнет грустью, давними мечтами, разбитыми надеждами, как от старых, покрытых пылью сувениров на заброшенном чердаке.
Я стискиваю зубы, подавляя отвращение и страх. Папа прошел прямо сквозь нее. Значит, она не настоящая.
Я бросаюсь вперед.
И налетаю на преграду. Каждая линия рисунка напоминает колючую проволоку. Я кричу, и фея отзывается эхом. Я выпутываюсь из колючек и падаю наземь, с такой силой, что кости звенят, пусть даже крылья смягчают удар.
Рисунок движется ко мне; лицо и тело феи искажаются, по мере того как она подходит ближе. Рот делается чудовищно широким. Она вопит:
– Рвите ее!
Колючие пальцы царапают мне шею. Заслоняя лицо, я пытаюсь прибегнуть к магии, чтобы призвать на помощь другие рисунки со стен. Но или я слишком напугана, или на них действует еще чье-то заклятие – они отказываются повиноваться.
Я откатываюсь, хватаю кинжал, который выронил папа, и наношу удар наискось по флуоресцентным контурам, но ничего не происходит. Фея вновь атакует, а вместе с нею и прочие граффити, теперь сошедшие со стен. Светящиеся рисунки из колючей проволоки окружают меня.
Я отбрасываю кинжал и накрываю голову руками, как мы делали в школе во время учебной тревоги. Дневник на шее дрожит и вибрирует. Я украдкой смотрю на источник тепла у себя на груди. Из-под туники выбивается свет, как будто слова на страницах дневника написаны инфракрасными чернилами.
Рисунки содрогаются и отступают. Они хнычут. Даже фея. Вернувшись на прежние места, они прилипают к стенам. Тоннель остается без охраны.
Я подбираю папин кинжал и бросаюсь вдогонку, ведомая алым сиянием, которое исходит от дневника. Я впервые вижу, чтобы эта крошечная книжечка так себя вела. Как будто заключенная в ней магия желает вырваться наружу. Не знаю, что послужило причиной, но я благодарна. Дневник спас мне жизнь.
Втянув под кожу тяжелые мокрые крылья, я петляю по узким коридорам. Звук капающей воды стихает. Кукольные сапоги шлепают по каменному полу. Нервы так и гудят при мысли о том, чтó рисунки собирались сделать с мной и что, возможно, сейчас происходит с папой.
«От тебя останутся одни клочки, как и от других… Рвите ее!»
Что имела в виду фея под «другими»? Я вздрагиваю в своей сырой одежде.
Потолок постепенно опускается, как будто я опять расту. От этого ощущения кружится голова, но оно же вселяет в меня уверенность. Чем я больше, тем сильнее.
Мужские голоса эхом разносятся по коридору; они слышатся из коридора справа. Из-за приоткрытой тяжелой двери виднеется полоска мягкого света. Я крадусь к ней в надежде, что один из голосов принадлежит папе.
– Ты понятия не имеешь, что получилось из-за твоего отчаянного стремления держать меня под контролем.
Это Морфей.
– И от чего мне пришлось отказаться, – продолжает он.
– При чем тут отчаяние? – отвечает Джеб.
При звуках его голоса меня охватывает огромное облегчение. Я приоткрываю дверь чуть шире.
– Феи сказали, что Манти охотится за тобой, – продолжает Джеб. – Что он послал к тебе своих уродов. И вот благодарность! Я уже раз сто, с тех пор как мы здесь, прикрывал твою задницу.
– Мою задницу, черт возьми! – говорит Морфей. – А твоя задница, как всегда, упивается властью. Но ты перешел все границы. Когда я расскажу, чтó ты сделал, ты никогда себе не простишь.
Джеб фыркает.
– Угу. Сядь, я заделаю тебе ухо. Мне еще надо закончить картину.
Они общаются совсем по-домашнему, и это так необыкновенно, что я медлю. Интересно, давно ли они прячутся тут вместе. С тех самых пор, как оказались пленниками Гдетотам? Я заглядываю в комнату.
У меня перехватывает дыхание, когда я вижу Джеба. Он без рубашки, в вылинявших рваных джинсах. Комната освещена оранжево-розовым закатом. Свет проникает сквозь стеклянный потолок. Помещение похоже на теплицу. Это точная копия художественной студии, в которую его заманили месяц назад. Снова то же самое. Здесь всё состоит из воспоминаний Джеба.
Влажные пятна краски блестят на загорелых руках. Я едва дышу и мечтаю увидеть его лицо, но Джеб не поворачивается. Волосы у него отросли – темные непослушные кудри почти касаются плеч.
Морфей обманул меня. Джеб не изменился. Даже увлечения остались прежними.
Мольберты стоят повсюду. На одних нетронутые холсты, на других пейзажи; некоторые картины изображают меняющийся ландшафт, который мы видели в самом сердце зазеркального мира. Нахмурившись, я пытаюсь осмыслить то, что вижу.
Морфей сидит на столе перед Джебом, перебросив темные крылья вперед. Они волочатся по полу. Перчатки лежат на коленях. Морфей теребит дыру на штанине.
Его маленькая спутница, фея Никки, порхает вокруг обоих, словно не зная, куда приземлиться.
Джеб подносит кисть к уху Морфея и случайно наступает на кончик крыла.
Морфей вздрагивает и отталкивает руку Джеба.
– Ой! Лекарь из тебя никакой, мнимый эльф, вот уж точно.
Никки зависает перед носом у Джеба и грозит пальцем. Осторожно отогнав ее, он вновь наклоняется над Морфеем и заносит кисть.
– Если бы ты положил их на стол, ничего бы не случилось. Сиди смирно и не ной, как девчонка.
Вспышка фиолетового света перескакивает с влажных щетинок кисти на ухо Морфея. Как по волшебству, рана заживает. Я подавляю удивленный вздох.
Всё еще стоя ко мне спиной, Джеб выпрямляется, чтобы оценить свою работу.
Морфей ухмыляется – отработанной саркастической улыбкой.
– Что, я напоминаю тебе какую-то конкретную девчонку?
Никки зависает
