Передовая пройдена. Уже не ползём – перебежками передвигаемся от тени до тени. Я первый. Веду группу, как тот самый проводник-сталкер в игре, ведёт людей через аномалии. Я веду не через аномалии, а через опасность. Чую её, как те самые «грави» и «электры».
Надо искать место для днёвки. Не занятое и не используемое противником днём, но укрытое. И это в разрушенном городе, куда утрамбовали 6-ю армию, покорительницу Парижа, зимой? Найди! Чтобы и тебя не нашли.
Нашёл. Использовал тот же «фокус», что и те самые сталкеры – они укрытия свои за аномалиями прятали, а я за бомбой. Смертоносный груз самолёта своим весом развалил дом, но не взорвался. Так и торчит стабилизатор из обломков брёвен. Дом был богатый. Два этажа: первый – кирпичный, второй – деревянный. Ещё и подвал, над которым и зависла бомба. Теперь стены первого этажа. А внутри сплошной завал из обломков крыши и второго этажа. Залез в подпол, разграбленный, кстати, судя по бардаку в подвале – не один я такой умный. Бомба висит, как люстра конструкции ежанутого скульптора. А, нет, их, ежанатиков, абстракционистами надо называть. Опасности не чую.
Выталкиваю себя наружу, говорю разведчикам:
– Так, мужики, надо следы наши любопытным немцам объяснить. Нужду справляйте на входе. И вонючую мину надо на проходе отложить. Немцы народ не любопытный, но дотошный. Обязательно следы проверят. Красим снег в жёлтый. Надписи не оставляем. Даже матерные.
– Ты уверен, что не рванёт?
– Не рванула же? Почему именно сейчас рванёт? Ты её не трогай. Она и не возбудится.
– Я и не собирался. А дозорного где оставим?
– Нигде. Все в подвал спускаемся. Там другого выхода всё одно нет. Если зажмут – не уйти. Рванём соседку и сразу в рай. На перегруппировку.
Киркин передёргивает плечами. Опять протискиваюсь в узкую щель проломленного пола в подвал. За мной бойцы. Сопят в темноте – не видят ничего. Я и то плохо вижу. Прохожу впритык к бомбе, собой перекрываю к ней дорогу, чтобы кто в темноте не «нашарил» её. Слушаю темноту. По чувству присутствия отсчитываю бойцов. Все, пятеро. Шестой!
– Стоять! – шепчу. – Всем мордой в пол! Быстро!
Передёргиваю затвор. Ещё пять щелчков. И ничего. Куда стрелять? Кто лишний?!
– Чё? – горячий шёпот Киркина.
– Вас было пятеро. Сейчас шесть. Один лишний.
Шорох в углу. Отодвигается мешковина, высовываются руки. Мычание.
– Выходи! – говорю в тот угол. – А то завалю!
А сам злой на себя! Ну почему я, спустившись в подвал, «сканировал» на опасность, не «отсканировав» на «присутствие»? Этот паренёк тут и был. От нас прятался. Ребёнок. Мальчик. Если судить по размерам, то дошкольник.
Вылезает. Одну руку упорно прячет.
– Что там у тебя? Показывай, – шепчу.
Удивлённо смотрит прямо на меня. Видит меня? Бывает! Не один я видящий, как кошка. Выпускает из руки топор. Боевитый паренёк.
– Мы – русские, – сообщаю ему.
Всхлипывает. Слёзы. Подхожу, обнимаю. Сначала упирается, но через несколько секунд прижимается, вдавливая всё своё тщедушное тельце в меня.
– Ты давно тут? – спрашиваю, поднимая его голову за подбородок.
Кивает.
– Родители где?
Вырывается, проходит два шага, показывает на взрыхлённую землю.
– Это твой дом? – доходит до меня.
Кивает.
– Блин, как же ты выживаешь тут? – не выдержал я, удивился в голос.
Парень весь сжался, как от испуга, юркой кошкой стал носиться по подвалу, мимо бойцов, с удивлёнными – невидящими глазами, законопачивая лаз входа, что я «вскрыл». Потом показал, что чиркает пальцами по кулаку. Даю ему коробок спичек. Он поджигает лампу-керосинку. Я сразу ослеп. После абсолютной темноты даже такой скудный свет – как ксеноновая лампа дальнего света. Проморгался.
– Ты что, немой? – спрашивает Киркин, протягивая парню плитку галеты.
Мальчишка молча хватает, жадно начинает есть. Проглотив галету, смотрит на нас, выжидая. Видя – продолжения – нет, опять ныряет в свой «шалаш», достаёт кусок запечённой глины, разламывает. Протягивает мне. Сдерживаю тошноту – парень запёк крысу. Выбиваю крысу из его рук, из кармана достаю пачку галет:
– Тебе не придётся это больше есть. Бери. Всё – твоё. Не спеши.
Смотрим, как он жадно ест.
– Зверёныш, – бросает один из бойцов. Шикаем на него.
Киркин показывает бойцу на кострище и сложенные дрова. Парень яро машет руками. Жестами объясняет. С трудом, но поняли – пока не светает и не начнётся пальба – огонь лучше не разводить. Дым. Запах дыма.
– Немцы сюда заходят?
Мотает головой. Показывает на бомбу.
– Ты родился немым?
Мотает головой.
– Когда онемел?
Показывает на бомбу. На холмик в углу. Разводит руками, показывает жестами, как падал дом, как он тащил родителей, плачет.
– Сколько тебе лет?
Показывает девять пальцев. А выглядит – на шесть-семь лет.
– В школе учился? Читать умеешь? – спрашивает Киркин.
Кивает.
– Это место знаешь?
Киркин разворачивает карту. Показывает. Парень долго смотрит, водит пальцем по полосам бывших улиц, шевеля губами, беззвучно читает, находит на карте свой дом, замирает. Потом тыкает в нужное место, кивает.
– Нам туда надо! Очень надо!
Мотает головой. Показывает, что там много немцев. Пулемёты.
– Нам всё одно надо, – отвечает Киркин, складывая и убирая карту.
А парень молодец. Карту «читает». Оказывается, это большое достоинство. Вот тебе и зверёныш! Маугли.
– Я буду звать тебя Маугли, – шепчу я запомнившуюся фразу из мультика. – Человеческий детёныш, Маугли.
Парень смотрит на меня выжидательно. Вздохнул, достал плитку трофейного шоколада, что мне перепала перед выходом от расщедрившегося ротного. Маугли шоколад взял. Но тянет автомат. Показывая: «мне, мне».
– По губе, – отвечаю ему. – С немцами воевать мы будем. Ты можешь помочь. Поможешь?
Кивает. Шоколад возвращает. Вот это да! Не любит? Быть такого не может!
Снаружи – взрыв. Вместо доброго утра! Как всегда на войне – день начался стрельбой. Значит, надо спать. У разведки всё наоборот. Когда все спят – мы работаем. Когда все воюют – мы спим. Но сначала пожрать. На слабом огне греем тушёнку. Заедаем с галетами. Маугли трескает за двоих. И всё равно смотрит на запечённую крысу. Чтобы соблазна не было – раздавливаю её ногой. Вздыхает с сожалением.
Засыпая, чувствую, как в кольцо моих рук ввинчивается тщедушное тельце. Вот, появился у меня питомец. Именно ко мне влез. Нас шестеро. Почему я-то? Теперь ещё и о нём заботиться. Мы в ответе за тех, кого приручили. Детёныш. Маугли. Обнимаю его в полудрёме, прижимаю к себе, как сына. Как же я соскучился! По своим,
