Да, они вызволили девочку, но сами очутились под пятой невообразимой силы.
А замочек был таким крошечным, к тому же он больше не походил на засов!
Рыжая вышла из джипа. Ника быстро переместила Лилин подарок из кармана в декольте. Он расположился под чашечкой бюстгальтера: прохладный, успокаивающий. Впитал страх.
«Маленькое бессмысленное утешение», — горько подумала Ника.
Метель застила обзор. Джип словно болтался в черно-белом пространстве, на картине кисти абстрактного экспрессиониста. Она была в Токио на выставке беспредметной живописи. Или ей это приснилось.
Ника откинула голову на кожу сиденья и зажмурилась.
Мама. Саша. Теперь Андрей. Разве так плохо умереть, избавить себя от мук, если есть вероятность встретиться с ними за чертой?
Она нарисовала лицо Ермакова, щетину, мягкий взгляд из-под темных бровей.
«Любимый мой», — проговорила она. Горячие дорожки поползли по чумазым щекам.
Вечность спустя в салон хлынул ветер. Полицейский вытащил Нику из джипа, предварительно содрав с нее куртку. Она не удивилась, обнаружив, что машина припаркована у пика Будущего. Не обманул Ермаков. Здесь водились драконы.
На кургане стояли люди, смутные, заштрихованные ненастьем фигурки. Ника закричала, и люди приветствовали крик свистом и аплодисментами. Под овации ее вели на убой.
— Это же убийство, — произнесла Ника. Ветер кусал голые плечи. Завывал в степи, и степь становилась полярной тундрой, а клубящиеся облака вдали — айсбергами. — Никто не родится, это просто убийство.
Полицейский не ответил. Пинками транспортировал ее по ступенчатому склону шахтной воронки. Иногда она падала, раня ладони о сучья. Из-под подошв сыпались камни. В темноте проступало очертание Матая. Давида Мааха шахтерского Гилеада.
Он снял бронежилет. Обнажился по пояс. Дряблая грудь вздымалась, и живот, похожий на сдувшийся воздушный шар, колыхался над ремнем брюк. Он держал перед собой серп, чье отточенное лезвие сверкало, хотя никакого источника света тут не было. Только белый снег и пепельное небо.
Полицейский толкнул ее, она плюхнулась на колени. За плечи ее повернули к холму. Фигурки на вершине подрагивали, будто плясали от пронизывающего ветра. Но в воронке было почти тепло, ей мерещилось, что замок пульсирует под платьем, как дополнительное сердце.
Человек Матая вцепился в ее правую руку, старик взял левую и дернул вверх. Он шептал что-то неразборчивое, шелестел, молился на неизвестном языке неизвестным богам. Серп коснулся запястья. Она попыталась вырваться, но полицейский надавил на локоть так, что перед взором побежали круги.
Металлический коготь скользнул по венам, прочертил тоненькую полоску. Ника как завороженная смотрела на его плавное скольжение, на то, как кожа расплывается лепестками, вены выпускают сок, который змеится по руке, и капли стучат о глину. Кровь текла ручьями, серп обжигал, ей казалось, ее свежуют заживо, не одним лезвием, а сотней. Рот пересох, сердце колотилось гулко и ужасно сбивчиво, и каждый раз выбрасывало из пореза красную волну. Пальцы покалывало.
Она захлебывалась и смотрела на курган, а там, в красном тумане, по толпе прошел вздох восторженного изумления, и, теряя кровь, она поняла, что бог родился.
75
Бог исторгся из шахтной воронки, из астроблемы, и устремился в клубящиеся облака. Человек-без-имени воздел глаза к небесам, страшась хоть на миг упустить его из виду. Колоссальный, взмывший космической ракетой, бог разрубил пейзаж надвое. Пришел неистовым смерчем. Он разматывался, тянулся, он блестел в метели антрацитовым столбом. Сначала он был бьющим светом, если представить себе черный свет, потом зримым газовым напором, потом жидкостью, свирепым фонтаном, плещущей вверх нефтяной рекой. Выше и выше взлетала это опрокинутая река, поток ширился, выходил из условных берегов, заполнял пространство. И уплотнялся, постепенно загустевал, твердел. Зловещая туша покачивалась, застя горизонт. Узкая в основании и утолщающаяся к вершине. По черному стволу струилась гуталиновая смола, туша, гладкая и скользкая, словно принадлежала к растительному миру. Она блестела от смазки, в блеске ее было столько эротизма, что у человека-без-имени — у каждого человека-без-имени здесь — к половым органам прилила кровь. Член заныл от мощнейшей эрекции. Он судорожно вырвал его из джинсов и стал мастурбировать.
А бог рос, взвивался, казалось, он будет тянуться, пока не оплетет земной шар, через континенты и океаны, кедровые стоянки Алтая и пастбища Шотландии, экваториальные джунгли и солончаковые пустыни, шельфы, озера, моря.
Сначала человек-без-имени решил, что бог вышел из серого озера, но теперь, двигая рукой по напряженному члену, сдирая в кровь кожицу, он понял, что основание бога-колонны вырастает из спины святого старца, что все это гигантское чудовищное безупречное тело проклюнулось между его лопаток и до сих пор связано с ним пуповиной.
Что-то подсказало человеку-без-имени, что десятки поколений святого старца растили бога в своих генах, подкармливая его частичками болезней, и что плоть эта, плоть прародителя шев, сама состоит из скверны людских болячек.
Снег падал на головку, сочащуюся смазкой. Рядом мастурбировали другие безымянные, колотились в едином экстазе.
В облаках разверзлась пасть бога, прожорливый рот, набитый двухметровыми зубами-пластинами.
Эта гидра была грядущим. Этот изумительный червь, черный угорь с мордой зубатки был самым красивым созданием, которого видели люди.
Раздувались трубковидные ноздри, искаженные очертания менялись, глаза пялились на паству, то были выпуклые и немигающие глаза трупа.
Совершенство бога, его лишенная изъянов сущность сводили с ума, заставляли хохотать и плакать одновременно; ствол излучал всепоглощающую волю. Извивающиеся движения угреобразного существа были тревожно чувственными.
Бог накренился, и из глотки вырвался лающий звук, пробирающий до костей, истошное верещание, от которого отпрянули даже снежинки.
В царапинах на члене человека-без-имени набухала кровь, он глядел, как бог склоняется к холму, все шире открывая пасть.
76
Она не видела, что происходит позади, но гигантская тень металась по кургану, и в тучах раздавался душераздирающий лай. Безумцы радостно вопили. Она ощущала затылком: что-то огромное вздымается над ней, над каньоном, холмом, равниной.
Кровь согревала. Голова шла кругом, сознание винтом погружалось в мягкую уютную бархатную темноту, ею хотелось укрыться с головой, как пледом из антибабайной шерсти.
На глаза будто
