Ника заурчала, правая рука повисла плетью, ее больше никто не держал. Полицейский припал к склону и… и дергал свою письку? Ника вяло улыбнулась.
«Я брежу», — подумала она.
К левому предплечью, липкому и склизкому, кто-то прикоснулся. Она повернула, перевалила голову на жердочке шеи. Прикосновение стало напористей, чужие пальцы стиснули, пережали руку под раной. Снова галлюцинации, на этот раз тактильные. Никто ее не держал — кому она нужна, кроме шевы, дедушки Матая и его вонючего божества. Невидимая клешня окольцевала запястье, передавила, и кровавые ручьи измельчали.
В голове будто клацнул рубильник, и пелена спала.
«Замок», — подсказал девичий голос в самое ухо.
Боль утихла как по команде, и здоровая рука заполнилась зудящей силой.
Чувствуя чье-то присутствие подле себя, она вынула замок.
«Надо спешить», — понимала Ника. Багровая лавина толкала сознание к пропасти, к обмороку, из которого уже не выкарабкаться.
Замок удобно устроился в кулаке. Распрямившаяся дужка торчала, как лезвие ножа.
Ника начала поворачиваться, поднимая руку.
«Я ударю, что бы ни увидела. Ударю в любом случае!»
Колено оторвалось от глины.
Знахарь стоял, сгорбившись, опустив подбородок на голую грудь. Его зрачки почти закатились под веки, морщинистая кожа облепила жуткий череп, губа, вздернутая шрамом, шевелилась, и рот тихо шелестел.
Серп чертил по воздуху круги, болтался у бедра.
Ника разогнула ноги и подбросила себя вверх, расправилась пружиной. При этом давление на раненую конечность стало ощутимей. Кулак дугой полетел в лицо старика. Он не предпринял попыток остановить ее. В последний момент она заметила что-то огромное, черное, растущее из спины целителя, но инерция не позволила ей замешкаться.
Кулак врезался в скулу, а металлический стержень проткнул роговицу и погрузился в глаз.
Ника отшатнулась, упала, больно стукнувшись о камни.
По щеке Матая тек студень, замок не отвалился, он чудом удерживался в своем пазу.
Старик завыл, его рот растянулся овалом, как на картине, где мост и кричащий человечек. Серп свистнул в пустоте.
Под тучами лаяло и стенало, и ветер так выкручивал волосы Ники, будто намерился выкорчевать ее голову, отмежевать от позвоночника.
Матай шагнул вперед. Прозрачная дрянь текла из глазницы, струилась по торсу. За ним волочилась взметенная к небу черная мантия, атласная шкура бога.
Ника не желала смотреть на старика, но и отвести взгляд не могла.
Уцелевший глаз знахаря угрожающе выпучился, белок стал розовым, красным. Она поняла с отвращением: дужка замка принимает свою прежнюю форму, сгибается прямо в черепе, за переносицей. Мышцы рвались, кровь обагрила веко.
Серп рубанул хаотично, снова, снова.
Глазное яблоко вывалилось из костной орбиты и повисло на зрительном нерве. Штырь вынырнул наружу.
Знахарь выл монотонно, вой заглушал адский лай, словно стая церберов переругивалась в поднебесье.
Серп воткнулся в глинистый берег. Старик поднял руки к лицу.
Ника вскочила и ринулась к нему, на бегу простирая вперед ладонь. Замок болтался у крючковатого носа, и она ударила по корпусу, защелкивая механизм в пустых глазницах, как в проушинах.
Дужка зафиксировалась в замке. Матай замер. Металлический пирсинг с буковками «Л» и «С» покачивался в центре его морщинистой морды, а позади черный шлейф, могучее инородное тело стремительно втягивалось обратно в ссутуленную спину. Истончалось, становилось жидкостью, газом, светом, в конце концов, лучом, как стрела торчащим из хребта. Луч сделался узким, будто прикрыли створки двери, а после исчез: дверь захлопнули.
Мертвый старик мешком рухнул в озеро. Серый кисель проглотил его, воды сомкнулись над трупом.
Тишина, осуждающая, звенящая, на секунду заполонила Вселенную, а потом мир затрещал, как рвущийся занавес, и небо над Варшавцево расцвело фейерверками.
«С Новым годом», — подумала Ника, соскальзывая в пропасть.
77
Черный обелиск, живая герма, обратилась в меркнущий свет, в луч, который схлопнулся, и он рухнул на четвереньки. Желудок вывернуло, он вспомнил разом свое имя и как, будучи студентом, жарким днем в университетском туалете глотнул из-под крана ржавую воду, и его стошнило. Грязью и илом, и чем-то трубчатым, вроде полупереваренного торта «Монастырская изба».
«Плацента, — вспыхнуло в памяти, — Я хотел съесть плаценту».
Организм исторг порцию мутной жижицы.
Это был не он, другой человек брел на пик Будущего, приветствовал мерзкую тварь, принимал участие в коллективной…
Андрей с омерзением заправил увядший член в штаны, вытер рот.
Шева похитила его разум, переиначила, перекроила. Извратила чувства. Превратила любовь в садистическую усладу.
Андрей прислушался, боясь обнаружить в голове ее гадкие мысли, но кукла сгинула, стала блевотой на плоской вершине кургана.
— Ника! — вскрикнул Андрей и метнулся к тропинке.
Вокруг него освободившиеся от постороннего влияния люди бились в истерике. Раскачивался из стороны в сторону и заливисто рыдал здоровяк, пару часов назад пристреливший человека. Рыжая тетка таращилась ошеломленно на свою опухшую ногу. Ее платье задралось, трусики съехали к щиколоткам. Она хныкала и неразборчиво бормотала.
Кто-то случайно пихнул Андрея, взвизгнул и затараторил:
— Простите, простите.
Пламя ненависти затухло в глазах. Так в фильме про вампиров после смерти главного кровососа у укушенных им жертв исчезали отметины от клыков.
Самым страшным наказанием для этих бедняг было то, что они, как и Андрей, прекрасно помнили, что натворили.
В небе взрывались салюты. Високосный год завершился.
Огибая сидящих на земле плакальщиков, Андрей сбежал с холма. Он едва не упал в каньон, но ухватился за ветки куста. Внизу, у воды, он видел скорчившуюся Нику.
«Я не смогу вынести ее смерть», — подумал он.
Как ребенок, ревел полицейский в форме.
— Эй ты! — гаркнул Андрей. — Помоги мне, ну!
Полицейский поплелся к нему, повторяя:
— Тетеньку… тетеньку убил… она мне книжечки давала… а я убил ее…
«Надеюсь, ты говоришь про Умбетову», — подумал Андрей мрачно. Упал на колени возле Ники и приложил ухо к ее груди.
— Милая, родная…
Сердце билось медленно и слабо, но билось, черт подери!
Девушка
