«Небось, по-твоему, сейчас девяносто шестой или девяносто восьмой год», — подумала Снежана.
— Форвард, — спросила она тихо, — меня ищут родители?
— Нет, — просто ответил он. Убрал поднос и сдул с ее плоского живота крошки. Осторожно зафиксировал руку браслетом. Он был так близко, дыхание щекотало кожу пленницы.
— От тебя немного пахнет, — заметил он добродушно.
— Отпусти меня, — прошептала она.
Он выпучил глаза, замотал головой.
— Тогда принеси мне телефон! Или сам позвони в полицию! Тебя объявят героем! Они защитят тебя от Карачуна!
— Не защитят, — с горечью произнес Форвард. — Карачун спрячется в ледяной пустыне. Он пришлет студенышей покарать меня. Когда-то я помог одной девочке сбежать…
— Девочке? — переспросила Снежана.
— Да, Лилечке. Она была первой. Карачун проткнул шилом… — он указал на свой пах, — ну, мой краник.
Он смотрел на нее, ища сочувствия.
«Да мне по барабану! — безмолвно закричала она. — Хоть откуси его себе, свой краник, ублюдок ненормальный!»
Форвард вернул на щиколотки хомут.
— Он убьет меня? — спросила Снежана.
«Ты убьешь меня?»
— Я не знаю, — это прозвучало как «скорее всего». — Он говорит, ты ключ, которым отпирается дверь. Пятый ключ.
— Это потому, что девочек было пять? — осенила ее леденящая кровь догадка. — Та Лилечка была первой, а я — пятая?
Он промолчал. Она попала в яблочко.
— Сука конченая, — простонала Снежана.
— Кто? — вздрогнул Форвард.
— Мамаша моя, вот кто. На черта было рожать меня.
— Не надо так, — поморщился Форвард, — пожалуйста.
Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, и она стряхнула со лба засаленную прядь и попросила:
— Почитай мне.
— Правда? — зарделся он.
— То стихотворение, про белую лилию.
Он охотно полистал книжку, и ей стало любопытно, декламировал ли он стихи четырем предыдущим жертвам.
— Это про то, что зимой не выпал снег, — пояснил он.
Одинокая слезинка потекла по чумазой щеке Снежаны.
— Белая лилия черной зимы… — старательно выводил Форвард, — снега мы просим хотя бы взаймы. Снега пушистого дай детворе…
Он прервался и резко оглянулся на дверь.
— Что? Что такое? — встрепенулась Снежана.
— Он идет, — прошептал Форвард.
— Нет-нет, никто не идет, постой!
Форвард выронил книгу, ринулся за колонну и исчез из виду.
Красный, желтый, — моргали лампочки, — синий, зеленый.
Между вспышками подвал погружался во мрак.
— Форвард, — проскулила Снежана. — Их нет, Форвард! Ты их выдумал!
В позвоночник словно залили свинец. Из-за колонны послышалось гнусавое хрюканье, фыркающий звук, с каким животное принюхивается. По стене поползла тень передвигающегося на четвереньках человека.
20
Андрей носился по двору как умалишенный, ухал совой и хлопал себя по коленям ладонями. Потом кинулся к опешившей Нике, схватил за плечи.
— Я видел! — сказал он дрожащим голосом. — Видел призрака, как вижу сейчас тебя!
— Ну и ну! — произнесла девушка. — Ты улыбаешься, Ермаков?
Он потрогал свое лицо, кривую идиотскую усмешку.
— Кажется, да. Ничего не могу поделать. Это сильнее меня.
Ника покосилась на окна своего дома.
— Она там?
— Да. Сидит на кровати.
— Анна Николь Смит?
— Собственной персоной. И кто-то второй в шкафу. Я полагаю, Эдди.
— Эдди? — приподняла она бровь.
— Ага, — радостно оповестил Андрей, — маскот группы «Iron Maiden».
— Тот скелет со старого постера? С топориком?
— Уверен, что да.
— А маскота группы «Ария» ты не заметил?
Он расхохотался так громко, что за забором залаяли цепные собаки.
— Ты шутишь, это хорошо.
— А ты ведешь себя как псих.
— Имею право. — Он утер рот. Чудилось, что глаза вот-вот вылезут из орбит и шлепнутся на подъездную дорожку. — Я видел голую Анну Николь Смит. Картинка так себе.
— Ого. Мне она только личико демонстрировала. Хватило на всю жизнь.
— Она что-нибудь говорила?
— Нет. Просто пялилась. А тебе?
Андрей привалился к стене, но вспомнил, что внутри, за кирпичной прослойкой, хоронится осклизлая полусгнившая тварь.
— Хочешь, пойдем ко мне? — предложил он. — У меня есть виски.
— Спрашиваешь, — выпалила Ника. — Я не переступлю порог этого дома под ружейным дулом.
Она заперла дверь, вытягивая при этом руку с ключами так, точно кормила тигра. И обладатели общей тайны, друзья детства, пошли по тропинке. Улыбочка намертво прикрепилась к губам Андрея, но паника улеглась, сменившись одышкой, которую испытывают люди, спускаясь с подмостков особенно крутых американских горок. Адреналин гулял в крови. В голове буйствовал карнавал призраков, и уфолог Амроскин самодовольно кричал: «А ты не верил мне!»
— Слушай, — остановилась Ника на полпути, — в твоем доме тоже водятся привидения.
— По крайней мере мои не показываются на всеобщее обозрение.
— Ладно, — вздохнула она.
В ветеранской беседке дребезжала расстроенная гитара, женский голос заунывно исполнял песню Высоцкого:
Не космос — метры грунта надо мной, И в шахте не до праздничных процессий, Но мы владеем тоже внеземной — И самою земною из профессий!Метры грунта превращались в толщу могильного чернозема, праздничные процессии в полуночный шабаш. Подруга Солидола, ничего не подозревающая про истинное положение вещей, про дохлых голливудских звезд и хрустящих привидений, пела надрывно:
Любой из нас — ну чем не чародей? Из преисподней наверх уголь мечем. Мы топливо отнимем у чертей — Свои котлы топить им будет нечем!— Может, это все-таки групповая галлюцинация? — спросила Ника, снимая в прихожей куртку.
— Да нет, тут что-то позаковыристей.
Андрей чиркнул сообщение Хитрову: «Перезвони, если не спишь». Принес из кухни початую бутылку виски и чашки. Ника сдвинула простыни, села на диван. Затуманенным взором обвела комнату. До конца не осознавая, что произошло, она кусала губы и словно мысленно спорила с собой.
— Слишком много для одного человека, — сказала она.
— Ты не одна. Нас таких аж трое.
