Отец допился до периферического неврита — его тело было настолько отравлено алкоголем, что воспалились нервные узлы. Конечности отнимались, мускулы и суставы терзала невыносимая боль, и с ней набухала ненависть к миру, который отнял у него Пашу. Ярость он щедро выплескивал на близких людей. Он прогулялся с мамой по аду и чудом спасся. Лишь Неля верила, что он сможет побороть зависимость.
Он завязал в одночасье. Помог народный лекарь. Пошептал, помахал руками, изгнал водочного демона. Папа воскрес. Прежний заботливый папа, теперь и дедушка, души не чаявший во внуке. Десятый год трезв как стеклышко.
«Все хорошо», — твердила она себе, а колокольчик звонил, заставляя давить на газ.
«Опель» прошмыгнул мимо фабрики и мемориальной стелы, композиции с вагонеткой и киркой. Мимо автовокзала. Вот и Варшавцево, сморенный сном рабочий городишко. Выбоины, провалы, заграждения парапета. Дыра, из которой Неля сбежала по наставлению подруги. Мертвой Сони Бекетовой.
Соня пропала за три дня до нового, две тысячи девятого года. Вышла с работы и не явилась домой. Ее извлекли из затопленного карьера спасатели. Не целиком — только голову. Прочесывали катерами водную гладь, а голова всплыла и застряла между камней. Следователь сказал, что порвался один из пакетов, в которые маньяк распихал куски трупа. Остальное так и не нашли, хотя водолазы ныряли в черную глубину. Карьер был бездонной могилой, голодной глоткой, он редко отдавал добычу.
И убийцу не нашли, идиоты-менты подозревали раздавленного горем жениха Сони, но, к счастью, у него было алиби. Истину погребли ледяные воды. Сонечку быстро забыли все, кроме ее жениха и лучшей подруги. Наличие в Варшавцево маньяка ничуть не удивило Нелю. Сама атмосфера города, запустение и уныние предполагали нечто подобное. Алкоголизм и каторжный шахтерский труд… Товарищи вроде ее одноклассника Вовы Солидола. И крест, из которого никогда не вырастет церковь.
В день похорон ей приснилась Соня Бекетова. Одетая в чистую белую сорочку, красивая, точно ангел.
— Я третий ключ, — сказала Соня, — уезжай из города, пока не повернулся пятый.
Она так и поступила. Перебралась в областной центр, вышла замуж за университетского профессора, родила Пашу, развелась… На жизнь она в общем-то не пеняла, но иногда колокольчик звонил, беспричинный ужас жалил грудь, и она гадала, кого теперь отняла старуха-смерть: бывшего мужа? папу?
— Тоже мне, битва экстрасенсов, — бормотала Неля.
Утешала себя: сколько раз колокольчик ошибался, интуиция обманывала.
«И что я скажу папе? Что планы поменялись, и я приперлась ни свет ни заря?»
Она решила переночевать у отца, а утром отвезти Пашу домой. Ничего, побудет с дедом в январе.
«Опель» обогнул бойлерную и въехал во двор. Неля поправила прическу, выровняла дыхание. Зашагала к подъезду. Дурное предчувствие подталкивало в спину, колокольчик не умолкал.
— А чтоб тебя…
Она поднялась на второй этаж, собралась позвонить, но тут заметила неправильное положение дверной ручки. Дернула ее: так и есть, дверь не заперта.
«Папа зазевался возле телевизора, — подумала она, заглушая трель, — медитирует на какое-нибудь шоу».
Запах ударил в ноздри, лишь она перешагнула порог. Запах демона. Вонь спиртного. Сердце прыгало к горлу, страх захлестнул, обжигающий страх за своего ребенка.
— Папа?
Она двинулась на свет, на амбре.
«Это мираж! Этого не может быть! Десять лет миновало…»
В комнате был накрыт стол. Батарея водочных бутылок, стопки, консервная банка с воткнутой в красную килечную жижу ложкой. Икра заморская, квашеная капуста. Горки пепла и окурки в блюдцах. Прожженная искрами, испачканная килькой скатерть. Знакомый до тошноты натюрморт. За столом, как на поминках, восседали люди. Отец и парочка собутыльников. Небритые одутловатые физии. Хлебные крошки в бородах. Мутные глазки.
«Боже, — подумала Неля, — он позвал в дом бомжей».
— Мама! — пискнул Пашенька.
Мальчик сидел на коленях мужика в кислотно-синей куртке и шапке-петушке. Мужик поглаживал его по волосам жирными пальцами и рассеянно улыбался. Под ногти забилась грязь.
— Немедленно отпусти моего сына, — отчеканила Неля.
Руки примирительно разомкнулись. Паша спрыгнул с колен, метнулся к маме и обхватил за талию. Он мелко дрожал. Неля загородила мальчика собой. Если понадобится, она перегрызет бродягам глотки.
— Кто это? — спросил гладивший ее сына мужик.
— Дочь моя, — ответил подменыш. Он вертел в пальцах рюмку и смотрел на Нелю пустым, ничего не выражающим взглядом. Женщине показалось, что ее пнули ботинком в живот.
— Вдул бы, — сказал бомж, сверкнув металлической коронкой.
— Вперед, — разрешил отец, ухмыляясь.
Неля попятилась к выходу. Отец выпил и поморщился. Шапка-гребешок сунул в рот палец и призывно пососал мозоль.
Женщина выскочила на улицу, прижимая к бедру сына. Запихнула его в салон. До последнего момента она ждала, что бомжи погонятся за ней, затащат обратно, что грязные лапы вцепятся в мясо. Но погони не было.
Мотор «опеля» заурчал, завелся. Неля вывела автомобиль на шоссе и навсегда покинула Варшавцево.
22
Голова Хитрова слегка кружилась. История, начавшаяся с гадюк в колыбельке его ребенка, мерзкая, отвратительная история, мутировала в какой-то китч с голым секс-символом из девяностых. Но даже при всех тех жутких подробностях, коими снабдил его Ермак, Хитров, не задумываясь, поменял бы змей на Анну Николь. Пускай заштопанная, посеревшая, она была привлекательнее извивающихся тварей.
К нему постепенно возвращался искорененный страх перед змеями. Вползал в душу, свивал гнездо…
Слишком многие вещи возвращались в эти предновогодние дни.
Он глядел исподтишка на Ковач. Какие длинные ноги, какое кинематографичное лицо! Семейный человек, верный муж, он совсем немного завидовал Андрею. Кожей ощущал вибрации, переходящие от Ковач к Ермаку и обратно.
Снова Ермаков обошел его. Хотя он-то и не участвовал в гонках.
Ника послала Хитрову беглую улыбку.
«Такие оба красивые, — подумал он, — что они здесь забыли, в этой
