Он одернул себя, напомнил, что утонет один в творящемся безумии. Устыдился своей поганой зависти.
Проблема заключалась в том, что никто его не разыгрывал. В спальне Саши Ковача действительно торчала мертвая женщина, и символ хэви-металлической группы сидел в шкафу. Они втроем, независимо друг от друга, влипли в какое-то несусветное дерьмо, и выкручиваться им предстоит сообща.
— Итак, — откашлялся Ермаков, — для начала подведем итоги. Каждый из нас стал свидетелем аномальных явлений, причем лишь происшествия в квартире Толи и в этой квартире хоть как-то связаны.
— Лилия, — поддакнул Хитров.
— Связь Лилии и ключей, о которых говорили призраки Ники, не ясна. Призраки связаны с тремя квартирами, так? Никто не замечал ничего мистического вне родных стен?
— Нет, — уверенно сказала Ника. И посмотрела на хмурящегося Хитрова. — Толя?
«Тень на кафеле… — подумал он, — тень за поцарапанным пианино».
— Не знаю, относится ли это к делу, — мрачно сказал Хитров, — но в ДК у меня бывают ощущения… постороннего присутствия. Ничего конкретного. Так, смутное беспокойство.
Они обсудили этот вопрос и решили временно ограничиться квартирами.
— Пока не увидели ничего конкретного, — сказал Ермаков, и слова его прозвучали зловеще.
— А кто сказал, что квартиры три? — встряла Ника. — Их может быть тысяча.
«Вдруг это происходит по всему городу?» — вздрогнул Хитров. Нет, у родителей ничего мистического не случалось…
— По всему миру, — Ника словно угадала и помножила его опасения. — Знак приближающегося апокалипсиса. И мертвые восстанут из могил…
— Новости и ю-туб молчат по этому поводу, — сказал Хитров.
— Потому я не стал бы рассматривать такую масштабную версию, — сказал Ермаков. — Если «Лилия» — это пропавшая в двухтысячном Лиля Дереш, значит, события имеют непосредственное отношение к Варшавцево. Я допускаю, что не мы одни столкнулись с чем-то подобным, но давайте говорить о том, что у нас есть на данный момент.
Хитров и Ника согласились, и он продолжил:
— «Это» не является плодом нашей фантазии. Моя мама, Толина жена и соседка тоже слышали или видели что-то. А мы с Ковач видели одно и то же, — Ермаков вошел в раж и говорил, возбужденно жестикулируя, будто вел репортаж: — «Это» способно взаимодействовать с предметами: простыней, дверцами шкафа, дверной ручкой, с кассетами — очень даже способно. И оно хочет нам что-то сказать.
— Почему не сказать в открытую? — раздраженно буркнула Ника. — К чему эти ребусы?
— Законы жанра, — пожал плечами Хитров.
— И наконец, — произнес Ермаков, — не совсем верно считать «это» призраками. Мы видели рептилий, выдуманного персонажа и фотомодель. Не привидение Анны Николь, а сошедший с постера облик. Доступные образы, которые используют «это», чтобы с нами контактировать.
— Тогда что же оно такое? — спросил Хитров.
— Сегодня утром на могиле бабушки меня осенило. В мифологии северных племен есть такие ду́хи, шевы. И в мифах славян встречается похожее создание, называется Икота. Персонификация порчи. Шев изображали в виде мелких вредителей: мышей, лягушек, гусениц, ящериц. Они проникают в человека и паразитируют. Вызывают болезни, жар… Их можно подсадить в жертву или извлечь с помощью колдовства.
— При чем тут…
— Погоди, — перебил Ермаков. — В двенадцать лет у меня ужасно болели ноги. Боли роста, это распространенный недуг. Мышцы не поспевают за костями и растягиваются. Я был у педиатра, невролога, хирурга, пил витамины, лечился озокеритом и димексидом, ходил в бассейн и на ЛФК. Ничего не помогало. И тогда бабушка обратилась к народному целителю. Знаете, тому, что арендует в ДК кабинет. Но раньше он приходил к больным на дом и ко мне пришел, ночью. Потому что лечить мою болезнь лучше было, когда пациент спит.
Челюсть Хитрова невольно отвисла. Глаза расширились от переполняющих его эмоций. Нет, он был слишком мал, чтобы запомнить давнишний сеанс, но мама неоднократно рассказывала о целителе, ставила в пример, когда речь заходила о чудесах.
— Позволь договорить, — сказал Ермаков, и Хитров быстро кивнул. — Боль ушла, а с ней сгинул образ, который преследовал меня несколько месяцев. Дело в том, что я представлял свои мучения в виде куклы или манекена. Такой фигурки из слоновой кости. Это она являлась по вечерам и издевалась надо мной. Тянула за ноги. Очень жуткая гадина, доложу я вам. Я был счастлив, что она канула в забытье вместе с болезнью.
Ермаков смочил горло и обвел взором притихших друзей.
— Я узнал ту высунувшуюся из тумбочки руку и тарахтящий, щелкающий звук узнал. Это вернулась кукла, которую я выдумал в двенадцать лет. От которой мне помог избавиться целитель.
Сны восьмилетнего Толи Хитрова были замаскированной ямой. Приляжешь на постель, а под простынями бездна, и ребенок летит в нее, цепляясь за одеяло. В змеиную кучу, в чешуйчатые спагетти. И змеи оплетают и утаскивают глубже и глубже, крик затыкает холодный кляп из хвостов и треугольных морд.
— В детстве мне снились кошмары, — воспользовался паузой Хитров, — змеи, гадюки, кобры. Я вопил во сне. И мама пригласила знахаря, этого старика из Дома культуры…
— Старика со шрамом над губой, — сказал Ермаков.
— Да… и кошмары прекратились.
Мужчины уставились на Нику.
— Меня никакой знахарь не лечил, — сказала девушка.
— А твоего брата? — спросил Хитров.
— Да, — изумленно прошептала Ника, — кажется, да, мама планировала его позвать. Чтобы Саня перестал колоться. И вроде бы он завязал на полгода.
— Вот и связь! — щелкнул пальцами Ермаков. — Старик побывал у нас. Предположим, в квартирах остался некий ментальный след наших болезней. Моих болей роста, дурных снов Толи и… наркозависимости Саши Ковача. Пускай Саша умер, но его персональная шева до сих пор была там. Скажем так, в законсервированном состоянии. Некие отделившиеся от нас сгустки.
Хитров представил вырезанную опухоль. Кусок мяса, ядовитую требуху. Усохшую, мумифицированную, лежащую где-то среди рухляди. Как она вдруг набирается соками, расправляется, обретает формы. И восстает, словно в каком-нибудь трэш-хорроре из восьмидесятых. «Кровососущая опухоль-3».
— Ух! — воскликнула Ника.
— Привидение, допустим, призрак Лили Дереш, использует наших шев, чтобы достучаться
