Имоджин лежала на земле лицом вниз, а сверху на ней сидел крупный мужик. Из царапины у него на лбу лилась кровь. Зяблик и ещё один ногами раскидывали костёр.
– Убедись, чтоб ничего не осталось, – орал Зяблик своему напарнику. – Нам никакие свидетели не нужны.
Ещё один мужик, постарше и небритый, встал коленями на землю возле Имоджин. Потёр щёку, словно бы прикидывал свои возможности. Имоджин перестала бороться. Мужик вытащил фонарик на батарейках из кармана спадающих штанов и направил луч прямо ей в лицо.
– Прочь от неё, мигом! – потребовал Мох.
– Это он, – указал Зяблик. – Он коп. Долбаный коп-ворюга, самое малое.
Мужик с фонариком обратился к Моху и спросил:
– Он прав?
– Меня зовут Лес. И с вами тут моя подруга. Вели этому кретину слезть с неё, – сказал Мох. Зяблик похотливо поглядывал на Имоджин. Мох метнулся вперёд и вонзил шило ему в бедро. Зяблик, вопя, упал. Мужик с фонариком и ухом не повёл, остался где и был. Мох слышал, как силилась Имоджин дышать свободнее под тушей нападавшего. Мох пошёл к ней, оставив извивавшегося на земле Зяблика. Он рассчитывал, что, видимо, вполне может навалять мужику постарше, чтобы заставить его более тучного спутника слезть с Имоджин.
– Пошёл! – закричал он. Мужик рассмеялся и, будто сдаваясь, поднял фонарик. Прежде чем Мох смог среагировать, мужик попытался ударить Имоджин по лицу. Та дёрнулась, предвидя нападение. Фонарик ударил толстяка по колену достаточно сильно, чтобы из ручки вылетели батарейки, а лампочка с отражателем, кувыркаясь, полетела в траву. Обливаясь потом, ушибленный свалился с Имоджин. Она перекатилась и ударила его в скулу камнем величиной с кулак. Слышно было, как хрустнула кость. Мох прыгнул на мужика постарше, надеясь сбить его на землю и получить преимущество. Шило взрезало лицо мужика, как кусок мяса. Тот взвыл и в ответ ударил Моха кулаком в грудь. Мох отлетел в сторону. Шило выскользнуло из его пальцев и укатилось в траву. Зяблик поднялся на ноги и заухал, словно истеричный шимпанзе, видя, как меж его пальцев течёт кровь. Прозвучал выстрел. Сначала Мох решил, что кто-то из нападавших прибег к оружию. Толстяк с отвислой челюстью уже матерился, убегая от грузовика в темноту и поддерживая окровавленную руку.
– Что ж, по-моему, этого вполне хватит, – сказал Шторм. С богато украшенным ружьём, прижатым к плечу, он наступал на мужика, который одной рукой вцепился в ручку сломанного фонарика, а другой прижимал вспоротую на щеке кожу. – Я могу убить тебя на месте. Предлагаю тебе, прихватив своих друзей, убираться, пока я не поддался искушению. – Мужик отбросил фонарик и побежал. Зяблик – за ним следом, волоча ногу и вопя благим матом. Толстяка уже и след простыл.
Шторм опустил ружьё. Мох подбежал к Имоджин и помог ей сесть. Он обвил её руками. Она говорила ему в плечо. Позади них Шторм закурил сигару.
– Что она о себе говорит? Всё у неё в порядке? – спросил Шторм, окутанный густым дымом. Мох склонил голову к Имоджин.
– Она сказала вам спасибо, – сообщил Мох.
– Был рад помо…
– Шторм, что вы тут делаете?
– Полагаю, вы могли бы быть более признательным, – ответил Шторм.
– Отдайте мне это ружьё.
С наигранной обидой Шторм отступил назад и поднял ружьё, словно собираясь передать его. Ложе и ствол украшали золотые узоры. Спусковая скоба напоминала Моху эфес церемониальной сабли.
– Обращайтесь с ним осторожно. Довожу до вашего сведения, оно стоит целое состояние. Ружьё принадлежит чёртову Музею, – сообщил Шторм с хитрой улыбкой.
– Он следил за нами, – прошептала Имоджин.
Предложение
– Нам надо поговорить, Шторм, – сказал Мох.
– Согласен, Мох.
Едва забрезжил утренний свет, они вернулись к дороге и обнаружили, что ехать по ней можно. Большинство путников разбрелись спать по окрестным полям, скорее всего из-за дующего с моря холодного ветра. Поход на север был продолжен. Шторм, ссылаясь на поломку своей машины, попросил проехаться до Морских Сосен. Несмотря на ядовитый взгляд Имоджин, Мох согласился. Его занимала загадка Шторма, одолевало желание потребовать объяснений, почему тот следовал за ними от самого Ступени-Сити.
– О да, ваше настоящее имя мне известно. – Мужчины сидели в кузове грузовика. Вокруг от движения и ветра громко хлопал брезент. Шторм сидел на ящике, положив на колени незаряженное ружьё. Охотничий наряд, свободные штаны со многими карманами и новые сапоги, пахнущие норковым жиром, – всё это больше подходило для отстрела кроликов, нежели для преследования головорезов. Мох устроился на свёрнутом спальном мешке, прислонившись спиной к металлической трубе, служившей одной из опор для брезентового тента. Имоджин, молчаливая, вся в синяках, сидела за баранкой, ещё раньше всем своим видом показав, что не настроена участвовать в разговоре.
– Мне из-за вас ногу прострелили, – сказал Мох. – Мне бы сейчас и живым-то не быть, если бы тот коп прицелился хорошенько.
– Я тут ни при чём – уверяю вас. Это всё служащий Сифорта, господин Сморчок, дал делу ход. Хабих рассказал мне, что у Сморчка неделями копились серьёзные подозрения по поводу вашего поведения. Особенно любопытство его обострилось, когда кто-то привёз вас домой в наполовину бессознательном состоянии и в крови.
– Он видел это? Вот Сморчок, склочник эдакий, – не удержался Мох.
– Согласен. Сожалею о вашем ранении в ногу. Сыщик перестарался.
– Так вы это называете? Он был маньяком, помешанным на убийстве.
– Судя по тому, каким я увидел его лицо после того раза, вы громко заявили о себе. Вы сломали ему нос и, по-видимому, повредили челюсть. На вашем месте я бы избегал возвращаться в город. Отметая всё это в сторону, я вовсе не был обрадован вашей попыткой сторговаться с Оливером за моей спиной. Это был очень плохой вариант. У меня, Мох, инстинкт коллекционера, глаза на затылке. Вы что думали, что я останусь безучастен к выяснению, не водят ли меня за нос? Я к своему собирательству отношусь серьёзно.
– У меня не было намерения отдавать книгу Оливеру. Пытался выторговать на неё кое-что другое.
– Побольше тех занимательных рисунков, рискнул бы я предположить. Ваши рисунки, Мох, у меня из головы не выходили. Таков уж я. Когда вижу что-то, вызывающее во мне интерес, чувствую, что движим желанием получить это. Оно – как камешек у меня в туфле. Из себя выводит одна только мысль, что это может попасть в руки кого-то ещё, кто, возможно, и не в силах постичь истинной его ценности. Естественно, стоило мне увидеть тот рисунок, я уже не мог из своих рук его выпустить. И другие тоже. Ведь были же другие, так? – Шторм избрал солидный тон. – Человек с моей чувствительностью движим погоней за редким и необычным. Как бы мне ужиться с самим собой, если б я позволил возможности ускользнуть из моих пальцев? К сожалению,
