Ей хотелось бы навсегда стереть из памяти те часы, пока она безуспешно упрашивала подъезжавшие экипажи сжалиться над ней и довезти до какого-нибудь крупного города или хотя бы деревушки. Извозчики смеялись, а кондукторы в открытую предлагали разные гнусности в обмен на услугу. Она уже успела отчаяться, когда наткнулась на повозку одного старика, который отправлялся в столицу. Тот заметил плачевное состояние девушки в приличной, но не по погоде одежде и согласился помочь.
И вот Луиза катила по разбитой дороге в город, куда не собиралась возвращаться из страха быть найденной отцом. Но только там у нее был шанс отыскать знакомых и заработать немного денег, чтобы позднее скрыться где-нибудь еще.
Луиза чувствовала, что заболевает: слабость размягчила ее руки и ноги, а боль от жара уже захватила голову в тиски. Чем скорее она найдет убежище, тем лучше.
***Вот вдали показались заводские трубы и порт Хёстенбурга, становясь все реальней. Старик высадил ее на окраине, пожелал удачи и попрощался. Добрые люди еще остались в этом мире, приятно было осознавать Луизе.
Город все так же оставался для нее лабиринтом всего с несколькими знакомыми островками. В Комитет возвращаться нельзя. На фабрике нет мест. Оставалось только общежитие, где она могла попросить помощи у Хелены и других соседок. Время от времени переспрашивая у прохожих дорогу, она побрела к рабочему кварталу.
Несколько раз Луиза заходила в булочные и другие лавочки, обещающие тепло, но ее гнали оттуда, принимая, видимо, за воровку.
Иногда ей казалось, что она вышла на знакомую улицу и вот-вот доберется до места, но потом понимала, что ошиблась. Город сжимался вокруг, нависая над ней мрачными фронтонами, фонарями и обнаженными деревьями. Кружилась голова, а с ней – надписи на витринах и булыжники мостовой под ногами.
В конце концов Луиза обнаружила себя в тупике, где стены покрывали подмороженный мох и грязные ругательства. Общежитие должно было находиться совсем близко, но она не могла найти дорогу среди однообразных узких улиц. Луиза в изнеможении прислонилась спиной к холодным кирпичам, пытаясь собраться с силами, чтобы идти дальше. Прикрыла глаза, всего на секунду.
– О, дорогая! Да ты вся дрожишь…
Луиза вынырнула из своего забытья и увидела женщину, замотанную в бурый пушистый платок.
– Идем со мной, идем! Тут поблизости есть место, там тепло. И там раздают хлеб… такой сладкий, ты никогда такого не пробовала… Пойдем.
Когда Луизе удалось рассмотреть лицо доброй горожанки, она вскрикнула и попыталась, цепляясь за стену, забиться в дальний угол, где только что пробежала упитанная крыса.
– Ну что же ты, глупая? Там о тебе позаботятся… – настаивала женщина.
С глазами незнакомки творилось что-то жуткое: зрачок был неестественно расширен, а белки заливала кровь. Яркая, как в открытой ране.
Женщина приближалась, улыбаясь во весь рот.
– Не бойся…
На покрытый испариной лоб Луизы опустились, уколов, две первые снежинки этой осени. Она запрокинула голову и увидела, как белые строчки прошивают клочковатый низкий небосклон. Тут небо принялось, вращаясь, медленно удаляться от нее, становясь все выше, и свет померк.
#9. Свет и дым
В неизвестной дали, высоко под потолком, тускло поблескивал ряд медных софитов.
Мокрая тряпка дохлой рыбиной шлепнулась со лба Луизы на пол. Тяжелый красный плюш, отрез без конца и края, укрывал ее до самой шеи, а под спиной была не постель, а доски, застланные чем-то тонким.
Луиза приподнялась на локтях и осмотрелась. С двух сторон располагались полузанавешенные ниши, а за ними скрывались темные проходы, ведущие куда-то вглубь. С третьей стороны – высокая стена, затянутая черной тканью, местами свисающей лохмотьями. Из дыр выглядывали металлический каркас и непроглядный мрак. Вокруг простирался пол из гладких досок, обрывавшийся в десяти шагах от ее странного ложа. За его краем теснились развороченные ряды сидений, кривые и щербатые, как улыбка бродяги.
Она была на сцене. А покрывалом ей служил занавес.
– И вот узрите: она восстала из мертвых! Это ли не чудо? Гениально сыграно, зал аплодирует. – Из ниоткуда послышались голос и несколько хлопков.
– Кто вы такой? – Из горла Луизы вырвался лишь тонкий писк. Она откашлялась. – Где вы?..
– Разумеется, актеры не видят тех, кто наблюдает из партера, – произнес некто.
Послышался надрывный скрип ржавых пружин, шаги и перестук ступеней. Сбоку на сцену вышел молодой мужчина в зеленой рубашке, черном котелке набекрень и куртке из дубленой кожи. Его пепельные волосы были такими короткими, что топорщились иголочками и не скрывали угловатой формы черепа. Нос, глаза, рот – каждая его черта была крупной и выразительной, но далеко не красивой. Он приблизился, но не настолько, чтобы напугать девушку, и сел на корточки, пристально ее разглядывая.
– С добрым утром, фрекен. Больше не собираешься в Хель? – спросил незнакомец и по-птичьи склонил голову на бок.
– А-а-а… а где та женщина, что привела меня сюда? – Луиза все еще не понимала, как здесь очутилась.
– Если ты про ту особу, что загнала тебя в угол своими улыбочками, то ее здесь нет. И никогда не будет. – Он слегка нахмурился. – Тебя, фрекен, принес сюда я. Пришлось, конечно, потрудиться, ведь та ворона каркала изрядно, да и ты будешь потяжелее ощипанной курицы. Но, думаю, тебе стоит сказать мне вежливое «спасибо».
– Простите… и спасибо. Я заблудилась и…
– Не надо объяснять. – Он встал и пафосно развел руками. – Так или иначе, ты сейчас в моем королевстве, в моем Крысином театре.
– Почему Крысином?
– Актеры почти все разбежались, а из зрителей одни грызуны. Но все же наша беседа становится совсем неприличной.
Луизе оставалось только молча смотреть на этого чудака и ждать, пока он объяснит свои слова.
– Мы не знакомы, – лаконично завершил он мысль.
– Я… э-э-э… я…
– Понятно, ты еще не определилась со сценическим псевдонимом. Но это поправимо. А мое имя – Олле. Олле Миннезингер.
– Красиво. Как будто старинный певец. Или это псевдоним? – запуталась она.
– В конечном счете это несущественно. Важно лишь то, как сам себя называешь. Ну что, ты готова представиться? – снова спросил Олле после короткой паузы. – Я же не могу звать тебя все время «ты». Это грубо, а я не грублю девушкам.
– Лу… Луковка, – выпалила Луиза прозвище из детства, внезапно всплывшее в памяти.
Он несколько раз обошел девушку кругом, будто примеряя на нее это имя. Наконец кивнул и широко улыбнулся. В его рту блеснул серебряный зуб.
– Соглашусь, тебе подходит. В
