Затем к ним присоединилась, выплыв из гримерной, немолодая дама, пахнущая пудрой и линялым мехом, которым она обернула свои костлявые плечи. Тонким голоском с придыханием она назвалась Клариссой.
– И это все актеры? Какие пьесы вы играете? Может, водевили? – Луиза заинтересовалась их делами.
– Во-первых, здесь не все. Только те, что тут и обитают. Остальных увидишь позже. Во-вторых, не все они актеры. Честно говоря, актриса здесь всего одна – Кларисса. Она здесь с самого погрома. А то и дольше.
– Живу в гримерной, – охотно поведала Кларисса, поглаживая горжетку. – И ты поживешь у меня, пока не окрепнешь.
Луиза поблагодарила ее, но все же уточнила у Олле, чем занимаются остальные.
– Да кто чем. Вот Вольфганг – уличный музыкант.
– Я не работал ни дня с тех пор, как приехал в столицу! – гордо подбоченился старик и выдал лихой пассаж на гармони. – И всегда хватало, но только не сейчас.
– Да как же ты не работал, если играл с утра до вечера? – Пэр подал ломкий голос из своего угла. – Чего заливаешь-то?
– А так, что, если бы мне не платили, я бы все равно играл. Вот и получается, что я не работал. – И гармонист расхохотался над собственными словами, демонстрируя ровные крупные зубы, не вязавшиеся с морщинистым лицом.
Кларисса прижала руки в кружевных перчатках к ушам и преувеличенно закатила глаза.
– Прошу вас, не так громко! Мои мигрени могут вернуться в любой момент!..
– Конечно, душа моя, – с нежностью отозвался Вольфганг. – Не позволите ли ручку?
– Нет!
– Ну хоть пальчик поцелую! – настаивал он.
– Я сказала нет, – пискнула дива и исчезла за дверью.
Олле склонился к самому уху Луизы и заговорщически шепнул:
– Это старая история…
– Я гляжу, вся шайка тут. – На пороге появилась Чайка, все в том же многослойном наряде. – Кто хочет пирожков? Они остыли, зато с угрями. – Она тряхнула объемистой холщовой сумкой на длинном ремне. – На всех хватит.
К ней мигом подскочил Пэр и забрал у нее ношу. По сравнению с ее хрупкой фигурой все казалось слишком тяжелым.
– Луиза интересуется родом наших занятий. Не продемонстрируешь свое мастерство?
– Легко. – Чайка подошла к ним и быстрым, почти незаметным глазу движением извлекла карточную колоду из левого рукава.
– Вот это да, – простодушно удивилась Луиза и сама себя одернула: она никогда не позволяла себе выражаться так вульгарно.
– Это ерунда. Выбери карту! Давай скорее. – Чайка смачно хрустнула шеей, наклонив голову из стороны в сторону.
Луиза выбрала девятку сердец. Чайка продемонстрировала карту всем, затем ловко стасовала колоду.
– Теперь найди ее, если сможешь.
Луиза пролистала все до одной, но ее девятки сердец там не было. А ведь колода была полной, все пятьдесят четыре карты.
– И где она теперь? – вздрогнув от волнующей, но приятной загадки, спросила она.
Вместо ответа Чайка поднесла пальцы ко рту и вытянула оттуда карту Луизы. Все зааплодировали.
– Так ты фокусница! – догадалась Луиза.
– Скорее волшебница, – заметил Вольфганг. – Не поймешь, где пропадет и откуда возникнет.
– Папаша говорил, у меня талант, – басовито похвасталась Чайка. – Я козырную карту откуда хочешь достану, хоть из…
– Не надо, мы поняли! – перебил ее Олле. – Право, твои манеры ранят слух поэта.
– Твой отец, должно быть, тоже выступает. – Луиза все не могла успокоиться после удивительного представления. В ней будто проснулась девочка, жадная до зрелищ.
– Помер он, – махнула рукой Чайка, вновь пряча колоду. – Шулера вроде него долго не живут – порезали, когда крупно выиграл. А ты, пугало, будешь показывать, что умеешь?
– Ну уж нет, – насупился Олле. – Песня нуждается в настроении, легенда – в случае, когда она будет к месту. А жонглировать факелами в ветхом здании – дураков нет, мне слишком дорога эта развалюха.
– Вот теперь ты сам сказал, что это развалюха, – радостно и хрипло завопила Чайка, победно тыча в него пальцем.
– Крысиный театр и не может быть иным, или он утратит свою суть, – наставительно ответил Олле, отойдя в сторону.
– Но постойте, – решилась спросить Луиза. – Ведь если театр не работает, то где вы выступаете? На улице?
Все замерли, будто стыдясь отвечать. Ей стало неловко за смущение, в которое поверг их такой, казалось бы, простой, но бестактный вопрос.
– Мы в пролете. Ты не знала? Президент Мейер запретил все уличные представления, – заявил Пэр, жуя на ходу пирожок.
***Через неделю Луиза не только вполне поправилась, но даже обжилась на новом месте. Олле раздобыл где-то жилет из свалявшейся овчины, который, несмотря на неприятный запах, прекрасно согревал. Кларисса подарила ей мягкий черный шарф с золотистыми кистями на концах да слегка подпорченные молью бархатные митенки, и теперь девушке были не страшны ни ноябрь, ни следующие за ним месяцы.
Большую часть времени она провела в закутке Этель, беседуя с ней и помогая по хозяйству. Та рассказала, что раньше путешествовала с балаганом, выступая как Самая большая женщина в мире. Для этого нужно было лишь сидеть и улыбаться, пока зеваки смотрели на нее через ограждение, раскрыв рты.
– Когда дела пошли совсем худо, пришлось еще и бороду приклеить. А от нее все лицо так чесалось, – сетовала она, наливая чашечку кофе каждому, кто забегал на кухню погреться.
Со временем Луизу признал и Пэр Петит, недоверчивый городской волчонок, предводитель попрошаек, мальчишек-глашатаев и прочей мелюзги, что путается у серьезных людей под ногами, а потом от часов остаются одни ремешки. Он показал ей театр от нерабочей котельной до костюмерной мастерской под самой крышей. На чердак не сунулся, благоговейно пояснив, что там живет Чайка. Луиза отметила, что к картежнице он явно неравнодушен, хоть и годится ей разве что в младшие братья.
Несмотря на ворчание, шутливые перепалки, вечную нехватку топлива, а также на то, как стыдливо Вольфганг прятал мутные бутылки портвейна по углам – видимо, с годами алкоголь стал сильнее действовать на него, – труппа Крысиного театра была настоящей семьей, какой Луиза не видела никогда.
Она быстро убедилась в том, что ее новые друзья вовсе не простые представители разоренной богемы, которые тайком продолжают зарабатывать своим искусством. Ребята Пэра все время тащили ему часть своей добычи, Чайка зачастую возвращалась с промысла только под утро и, громогласно ругаясь, удалялась в свое поднебесное логово. Вольфганг вроде иногда играл на гармони в кабаках на «веселой улице» – единственном месте, где, по словам президента, человек имел право на слабости. Олле пропадал, когда его искали, и возникал, когда не ждали. Но благодаря общим усилиям труппа не голодала.
Оказавшись среди людей, которых в прежней жизни обошла бы за два квартала, Луиза не могла их осуждать. Город повернулся к ней другим лицом, уже третьим на ее памяти. Это лицо скалилось кривыми зубами, подмигивало разновеликими глазами и дышало дешевым табаком, но в его взгляде не было фальши.
Когда грудь перестала
