Поднявшись из теплого подземелья, она протиснулась между скелетов бывших замков, лачуг, развалин хитроумных механизмов и вышла на сцену – место, с которого началась эта странная глава ее судьбы. Над головой громоздились проржавевшие перекладины и лианами свисали толстые канаты, необходимые для смены декораций. Театр завораживал ее с детства, но Луиза никогда не смела представить себя на месте актрисы, играющей главную роль.
В зрительном зале сидела Чайка, вшивавшая в подкладку своего вечного пиджака новый карман, и одним глазом наблюдала за ней.
– Уже уходишь?
Луиза почти перестала удивляться ее беспардонной проницательности и не стала ничего отрицать:
– Не хочу злоупотреблять гостеприимством. Мне давно пора устроиться на работу, а к весне, если повезет, уехать из города. Иначе никак.
Чайка перекусила нить, встряхнула пиджак и накинула его на плечи. Когда он сел как надо, снова обратилась к Луизе:
– Как ни посмотри, а в голове у тебя каша, и та без соли. Пойдем, покажу кое-что.
Уже оказавшись на крыше театра, Луиза осознала, что сейчас раннее утро, когда на заводах только подают гудок к началу смены. Горизонт еще не приоткрылся на востоке, впуская свет, а по улицам стелился плотный туман. Первые рабочие уже торопились, нахохлившись в толстых зимних одеждах. Чайка показалась из люка следом за ней, зябко потерла мигом покрасневшие ладони и достала из видавшего виды портсигара новую папиросу. Было уже сложно представить ее без этой привычки, от которой, видимо, ее голос стал таким хриплым.
– Ну, так куда направляешься? – спросила она, выпуская струйку желтоватого дыма.
– Попробую снова устроиться в общежитие. Займу денег на первое время, у меня есть добрые друзья. Как можно скорее устроюсь на работу, к примеру, в какое-нибудь ателье. Или в прачечную. – Луизе отчего-то легко удалось выразить словами все свои планы.
– М-да. Все это, конечно, прекрасно… Вот только у тебя ничего не выйдет.
– Но почему? – Луиза повернулась так резко, что под ее ногой поехала неверная черепица. Она испуганно отошла поближе к люку.
– Тебя ищут, – просто ответила Чайка, будто сообщать такие новости для нее было чем-то обыденным.
– Возле общежития? – догадалась девушка. – Но кто?
– Кто-кто… кто увез тебя летом, тот и ищет, принцесса. Экипаж дежурит почти все время, а кто внутри – уж извини, не знаю, не заглядывала. Но, думаю, не судья собственной персоной, а кто-нибудь помельче.
– Ты знаешь, кто я, – убито пробормотала Луиза. – Ты все про меня знаешь.
– Да уж, драма какая. Дыши ровнее, я не выдам. Если только сама не захочешь кому-нибудь рассказать, сколько комнат в твоем родовом поместье. – Чайка не дала ей опомниться и возмутиться. – Гляди! Вон там, ниже, в четырех кварталах отсюда, – твой прежний дом. И там тебе больше нет места. А внизу, – она топнула каблуком для наглядности, – наш Крысятник. Тебе здесь рады. Просто знай. – Она бросила еще тлеющий окурок за край крыши и собралась спускаться обратно.
– Но я правда не могу! – остановила ее Луиза. – Я не могу остаться здесь, объедать вас, не приносить ни малейшей пользы. И так противно прятаться… Но…
– Не нужно искать оправданий, когда ты уже здесь. Я же вижу, что тебе хорошо в театре. Хотя у нас то еще дно с гнилым осадком.
– Верх гниет не хуже… – прошептала Луиза, но Чайка ее услышала.
– Пригодишься еще. У Олле чутье на людей, и получше моего. Пошли, здесь собачий холод.
***Нильс редко посещал Крысятник, и за те три месяца, что Луиза провела в театре, она видела его от силы раз пять. Обычно он приходил вместе с Олле и разговаривал лишь с ним одним. На вид Нильсу было за тридцать, и он был далеко не из тех обаятельных люмпенов[2], с кем она успела познакомиться. Одного взгляда хватало, чтобы почувствовать: этот человек опасен, а его нож не скучает без дела. Его белесые волосы были стянуты в две тонкие тугие косы и придавали ему вид дикого северного завоевателя, а все четыре клыка когда-то вырвали, по слухам, за то, что он вцепился ими не в ту руку. Счастье, что он не жил в театре.
Когда Луиза с Чайкой спустились под сцену, он был там. Развалившись на одном из тюков с тряпьем, Нильс плевался в потолок щепками от разжеванной в мочало зубочистки.
– Пырнуть эту тварь, да поскорее, – прошипел он, бешено кося глазом. – Если б только подобраться поближе!
– Далеко тебя не пустят, с твоим-то ликом мыслителя, – отвечал Олле, которого, казалось, вовсе не раздражал агрессивный собеседник.
– Да начхать! Ты хоть знаешь, что на площади…
– Ваши новости все с душком, милейший. Все в курсе, все готовы. Мы выступаем, только рассветет. Дамы, вы с нами? – обратился он к девушкам, которые пытались бочком проскользнуть мимо и не попасться на глаза Нильсу.
– Я пас, – отрезала Чайка и тут же скрылась.
– Луковка, тебе стоит пойти, что бы ты там ни говорила. Посмотришь, куда тебя пыталась утащить та ведьма и что бы с тобой стало, отведай ты ее угощение. К тому же Братья готовы показать высший класс.
– А я еще ничего не говорила. Куда идти? Ведь если там так опасно, как ты говоришь…
– Там станет еще хуже, если никто не пойдет и не сделает того и этого: не пустит дым слепым в глаза, не дернет за усы кота. Злодеяния должен кто-то пресекать! – Он поднял вверх палец. – Ты меня понимаешь?
– Думаю, не вполне.
– Сама увидишь. Нильс, найди Братьев, они в мастерской.
– Я тебе не посыльный. – Светлоголовый бродяга сплюнул на пол остатки зубочистки и зашагал прочь, сунув руки в глубокие карманы пальто.
– И ты соберись-принарядись, – обратился Олле к Луизе. – Сегодня нанесем визит королю!
***Главная площадь изменилась с тех пор, когда Луиза еще была швеей на фабрике. Но человек, идущий не разбирая дороги, как она неделю назад, мог и не заметить этого, даже если бы забрел туда. Дело было даже не в смене сезонов. Ратуша нравилась ей раньше, ее пронзающие небо шпили, поражающий воображение хитроумный хронограф, высокие узкие окна и витражи, блестящие на солнце. Теперь их не было: каждый проем был заколочен досками.
В белесом, как сыворотка, февральском небе солнце было почти неразличимо. Время близилось к девяти утра, и площадь обросла, точно комками мха, группами людей. Все они стояли, замерев и обратив лица к башне с хронографом и колокольней, будто вот-вот должно было произойти нечто важное. Олле и Нильс тоже напряженно чего-то ждали,
