Леденящая пустота обожгла распахнутые объятия.
Белянка с трудом открыла слипшиеся глаза. Еще никогда ей не было так тесно в собственном теле – неуклюжем, маленьком, холодном. Еще никогда ей не было так одиноко.
Огонь погас.
Обгорелые остовы деревьев скалились небу. Едкий дым растерянно клубился, пересыпая золу. За спиной шелестела нетронутая листва.
Получилось.
Победа нестерпимо горчила. Пара холодных слезинок скользнула по щекам, испачкала подол смытым пеплом. Колени дрогнули – и Белянка рухнула на землю. Проваливаясь в небытие, она точно знала только одно.
Она была Огнем. Она не сможет этого забыть. Никогда.
Клубы зеленоватого света сгущались из черноты, струились прозрачной кисеей, искрились закатом и каплями крови. Запах дыма пронзал безвременье на грани яви и сна, на грани жизни и смерти. Где-то за пределами зрения шумел ручей, заливались птицы, скрипели ветви.
Белянка парила в потоках странного света не в силах собрать себя воедино. Близко и нестерпимо далеко шел бой. Она слышала едва различимые запахи: дикий шиповник и мелиссу – Ласка и тетушка Мухомор. Нужно пробраться к ним, помочь, спасти, поддержать, но не осталось ни капли воли, ни капли тепла – только туманный морок и безграничная усталость.
Вспыхнул ослепительно-белый огонь. И погас. Похолодало.
Мир изменился вмиг.
Белянка рванулась, уцепилась за тонкие нити знакомой души и не услышала, а скорее впитала тихие слова:
– Никогда не плачьте об ушедших. Не губите этот мир слезами, потому что вы – это и есть мир.
– Тетушка Мухомор?.. – прошептала Белянка и ощутила, что названые сестры рядом.
И тетушка Мухомор прощается с ними. Навсегда.
– Вам теперь идти разными дорогами, девочки мои. Сегодня мы победили, но это всего лишь первая битва. Не закрывайте глаза, ищите ответы. Спрашивайте Лес и самих себя.
– Нет! – всхлипнула Ласка.
– Остановись! – из последних сил Белянка бросилась следом, но Горлица, окутав холодом и смирением, выдохнула:
– Отпусти…
– Вот только не надо за мной! Назад! – тетушка Мухомор вытолкнула учениц, истратив последний глоток жизни, последний глоток тепла, человеческого тепла, такого приятного после опустошающего пожара. – Отпустите меня, милые. Отпустите и не плачьте. Я устала. Пришло мое время.
– Но как же деревня? – Белянка не могла поверить жуткому кошмару.
– Теперь это ваша забота. Дальше идите сами. И держитесь друг за друга, дочери мои…
Ком в горле взорвался надрывной болью. В гортани застрял вдох гуще старой крови. Слезами горше полыни и горячее солнца обожглись веки.
– Прощай!..
Свежий невесомый запах мелиссы летел над удушливой гарью. Летел. Улетал. Исчезал, растворялся по капле, оставляя лишь воспоминание. А на лбу нежным касанием сухих губ стыл последний поцелуй. Сомкнулся дым, и не осталось ничего.
Глава 26
Высоченная сосна грохнулась на фургон, ствол треснул посередине, горящие ветви смяли три палатки внешнего круга. Из завала с воплем вылетел рыцарь и факелом понесся по лагерю. Его повалили на землю, накрыли плащом. Группа оруженосцев кинулась с ведрами к ручью, за их спинами сомкнулось кольцо огня.
– Все к главному шатру! – что есть мочи проорал Рокот, перекрывая гвалт, треск и удары отгоревших ветвей. – Тащите воду!
Пожар полыхнул внезапно, будто в кошмаре. Еще недавно рыцари сонными мухами бродили между палаток, восстанавливаясь после боя, но уже в следующий миг место отдыха обернулось смертельной ловушкой.
– Ты хочешь залить огонь?! – задыхаясь, прокричал Улис. Кашевары из его доли тащили котелки с водой.
Когда Улис пугается, его острый ум внезапно тупеет, только изворотливость и скорость до сих пор хранят его жизнь. Не обращая внимания на дрожащие черные усики дольного, Рокот отрывисто скомандовал:
– Шатер. Намочите ткань.
– Стеной идет! – сообщил подоспевший Натан и неопределенно махнул за спину. – Укроемся у ручья!
– Поздно, путь перекрыт, – отрезал Рокот. – Все внутрь.
– Но мы не поместимся! – просипел Слассен, тяжело дыша и упираясь ладонями в колени.
Он боялся. Трясся вшивым хвостом вороватого пса в предвкушении расплаты. Главный храмовник, еще утром столь патетично вещавший о благе смерти во имя Сарима, до обморока боялся встречи с ним. Даже бледные лица ласточек-сирот казались спокойнее: вот уж кому еще не за что умирать.
– Тащите палатки, убирайте опоры, укрывайтесь как можете. Главное – дышите только через влажную ткань, – Рокот отвернулся от Слассена и встретился взглядом с Натаном.
В отличие от Улиса старый дольный понимал, что такой огонь не залить водой, и не боялся смерти, смотрел открыто. Недоверие, зародившееся между ними в степи, стихло. Натан по-прежнему прятал хитрую ухмылку в рыжих усах и щурился как Осиновый старец, но в этот раз он будто пришел к хорошему мальчику и безмолвно спрашивал: «Если твоя магия и вправду того стоила, ты сможешь спасти нас?» Перед лицом смерти высокие вопросы чести и веры его не слишком-то волновали. Как это… по-человечески.
– Из-под полога не высовываться, это приказ, – сам Рокот повернулся лицом к пожару.
Раскаленный воздух обжег кожу. Большую часть палаток успели сорвать с опор и стащить на холм главного шатра. Остовы вывороченными ребрами торчали из земли, и пересушенные брусья вспыхивали на раз. Сжималось кольцо огня.
Валил черный дым. Пламя поднималось по стволам и веером раскрывалось на ветвях, будто в агонии деревья пытались коснуться неба. Молили о пощаде. За спиной тоже молились, взывали к Сариму. Без толку. Надеяться не на кого.
Рокот потянулся до костного хруста и раскинул руки. Как хотел бы он знать ответ на безмолвный вопрос Натана: сможет ли? Сосредоточился, уставился на отброшенный котелок, черной точкой застывший на травяном склоне, прислушался. Мир сошел с ума, если верить смутным ощущениям – а больше верить нечему: он не видел тепла, только чувствовал, как оно металось взбешенным осиным роем, и каждая «оса» по мощи в несколько раз превосходила человека. Будто ураган засосал многопудовые глыбы и безо всякого закона швыряет их в стороны. Не сравнить с изящной спиралью, что закручивалась у горящего храма.
Без шансов.
Рокот может лишь мысленно очертить круг, уплотнить и разогнать по контуру воздух и подарить еще немного жизни обезумевшим от страха людям, дрожащим под сбрызнутыми водой палатками. Перед смертью не надышишься.
Сев на землю, Рокот откашлялся, достал из поясной сумки дудочку Вереска и заиграл. Слабое тепло ветра потекло следом за протяжной мелодией: высокий, надрывный звук, затем резко вниз, потоптаться вокруг одной ноты, как баран на привязи, и с усилием ввысь, вновь сипло и громко. Рокот знал лишь этот заунывный пастуший напев. Ветер слушался плохо, рвался из-под пальцев – должно быть, дудочке проще со степным теплом, – но все же пожар смазался, вихрем закрутился мелкий сор, понесся по кругу воздух, отгораживая людей от огня, который сочился в прорехи щита, шипел и плевался.
Эти, за спиной, должно быть, шепчутся, что предводитель рехнулся. Пусть так. Все уже неважно.
Дым заполнял легкие, щипал горло, и разум постепенно мутнел.
