Больше их нет.
В уголках глаз собрались слезы, потекли по щекам, шее, ключицам. Забился нос.
Глупая, что же ты плачешь? Разве плакать теперь нужно? Тетушка Мухомор не велела плакать.
«Не закрывайте глаза, ищите ответы. Спрашивайте Лес, спрашивайте мир, спрашивайте самих себя».
Может, права Горлица? Нужно бороться за родную землю, защищать каждую ветку до последней капли крови, не пускать ничего чужого, непонятного, неизвестного – насмерть держаться за прошлое, повторяя назначенный круг, из года в год, из жизни в жизнь. Принимать судьбу от рождения и не искать новых смыслов и знаний.
Но если не уготована судьба, что тогда? Если нет больше пути по известной дороге – разомкнулся круг! Обрыв же впереди, обрыв! Как они не видят? Почему Лес не подскажет?
А Лес шелестел камышом и осокой, скрипел ветками, вздыхал невидимым в ночи зверьем и молчал. Синели сумерки, кисеей кутали стволы, сгущались в низинах. Звенели сосновые иглы над головой. То серебряной изнанкой, то черной стороной выворачивались листья, крыльями хлопали на ветру, будто силились сорваться с ветвей и улететь прочь.
Белянка не знала, куда идти, – хотелось просто сбежать. Подобно листу сорваться с ветки и улететь.
Но нельзя. В одном Горлица точно была права: только людскими руками Лес сможет спасти их.
Или сгубить.
– Любуешься звездами? – раздалось за спиной, ломко, холодно, больно.
Белянка покачала головой и не ответила – голос задрожит, ни к чему.
– Ты сегодня не пошла к Горлице, – начал издалека Стрелок.
– Пошла, – все-таки выдавила Белянка – прозвучало глухо, но без слез.
– А потом поплыла к Стелу.
Она невольно выпрямила спину и заставила себя промолчать.
– Ты улыбалась и глаз с него не сводила, – Стрелок говорил ровно, но ярость рвалась сквозь обманчиво гладкую поверхность слов.
Белянка закусила губу и не обернулась – нужно дослушать, не перебивать.
– А потом ты заявила, что мы должны предать Лес и сделать так, как попросит этот проклятый чужак! – он не выдержал, закричал.
Крик пролетел над водой, рассыпался по мелкой ряби и звоном унесся к звездам. Эхом ответила ночная птица на том берегу. И стихло – даже листья перестали шуршать. Мир будто замер, привстал на цыпочки и навострил уши.
– На том берегу я искала Иву – она помогла мне в день перед пожаром, – шепотом начала Белянка. – Улыбалась я потому, что вспоминала, как мама пела песню Первых людей. А попросила сделать вид, будто мы покорились… – она резко развернулась и прямо посмотрела ему в глаза. – …потому что не хочу, чтобы люди умирали.
– Есть много других способов выжить и сохранить то, что делает нас – нами, лесным народом, хранителями Леса. – Он щурился, как от боли, и вытягивал шею вперед, будто так Белянка могла лучше его понять. Громкий шепот царапал сердце. – Не предавать. Не продаваться.
– Ты видел, что сделал со мной их вожак? – Она проглотила соленый комок и до боли впилась ногтями в свои предплечья, скрестив на груди руки. – Если бы он захотел, чтобы я перестала дышать, я бы не смогла дышать, понимаешь? И так он может сделать с каждым. Ты видел, сколько у них мечей?
– Видел, – перебил Стрелок подчеркнуто спокойно. – Видел, и потому мы подготовили с твоим братом стрелков. И на ножах наши ребята умеют, и топорики метать смогут – у нас нет выбора, Белянка.
– У нас нет выбора, – подтвердила она. – Как только мы поднимем на них оружие, они скажут, что мы не чтим свои же традиции, и напустят на вас с Горлицей наших же сельчан. Боровиков сейчас тебя подначивает, а потом переметнется к Холщовой, вот увидишь.
– Да они первые поднимут оружие – я уверен!
– Так почему до сих пор не подняли? Почему мы живы? Почему я жива?
– Уж не знаю, почему Стел не убил тебя, – вновь поджал губы Стрелок.
– Да потому, что им нужно что-то другое! Живыми мы нужны им!
– И послушными, – сощурился Стрелок. – Именно то, что ты предлагаешь.
– Я не вижу другого выхода, – она опустила плечи, будто на них вдруг свалилась неподъемная ноша. – Ты можешь не верить мне. Ты можешь думать все, что хочешь.
Она отвернулась к воде. На языке горчило до тошноты. И жутко хотелось исчезнуть – навсегда.
– Я хочу верить тебе, – голос Стрелка дрогнул.
Белянка не шевелилась. Его горячие ладони скользнули по плечам, отцепили впившиеся в кожу пальцы. Руки крепко обняли, по шее разлилось теплое дыхание.
– Мне страшно, – с жаром прошептал Стрелок. – Если бы я рисковал только собой! Я бы первым бросился в бой, понимаешь? – он касался губами ее уха и почти кричал. – Я бы ни мгновения не колебался! И будь что будет – если бы моя смерть могла спасти деревню, мне бы не жалко было умереть. Но нельзя так решить за всех, тут нужно другое. И все, что могу я сделать сейчас, – ошибочно, но не могу же я не делать ничего? Они смотрят на меня, Белянка. Ждут. Горлица ждет. Дождь ждет. Боровиков ждет. Холщова ждет. Даже Ловкий ждет.
– И ты не можешь меня поддержать, – она запрокинула голову, коснулась затылком его плеча.
– Не могу, – едва слышно прошептал он. – Но я не хочу сомневаться еще и в тебе.
– Я буду на твоей стороне.
Она резко развернулась и уткнулась носом в его шею – в один миг все стало легко и просто, и хорошо! Будто и не было черного отчаяния, будто и не было сомнений. Раньше, когда тетушка Мухомор говорила, как правильно, – все становилось на свои места. Вот и теперь. Есть Стрелок – он сможет все! Нельзя сомневаться, нужно только верить – и он все сможет!
– Я всегда буду на твоей стороне! – всхлипнула она, вжимаясь в него всем телом.
Он молчал долго. Очень долго молчал. Пока перестукивал ветер стеблями осоки, пока плескалась вода, пока луна пряталась за облаками.
А потом низким, будто не своим голосом сказал:
– Спасибо.
И Белянка не стала открывать глаз, чтобы не видеть его слез.
А может быть, ей показалось.
Глава 37
Сны кружились назойливыми мухами с лицами сельчан: кричали и спорили, проклинали, мотыльками летели в громадный костер и всю ночь не давали забыться – только под утро пришло милосердное беспамятье и безвременье.
Проснулась Белянка от гулкого удара сердца – будто и не засыпала вовсе: все та же соль по окоему век, все тот же песок в глазах и комок в горле. Смятая подушка пустовала, и оттого вмиг стало зябко и неуютно даже под одеялом. Нарисованное на потолке солнце не грело, не слепило охровыми мазками – только трещинки глины темнели мелкой
