– «В этом году, – прочел я вслух, – язычники снова явились в Мерсию, с огромным войском – орда, невиданная доселе. И они разорили все земли, причинив великое горе божьим людям, которые, милостью Господа нашего Иисуса Христа, были спасены лордом Этельредом Мерсийским. Он явился со своей армией к Феарнхэмму, в каковом месте полностью уничтожил язычников».
Я потыкал пальцем в текст.
– В каком году это случилось? – уточнил я у переписчика.
– В восемьсот девяносто втором году Господа нашего, – нервно пробормотал тот.
– Итак, что же это такое? – спросил я, щелкнув по листам пергамента, с которых он снимал копию.
– Это «Анналы», – ответил за молодого старший монах. – «Анналы Мерсии». Существует единственная копия, господин, и мы снимаем еще одну.
Я снова посмотрел на только что переписанную страницу.
– Этельред спас Уэссекс? – негодующе спросил я.
– Так и было, – ответил старый монах. – С помощью Господа.
– Господа? – прорычал я. – Это было сделано с моей помощью! Я сражался в той битве, а не Этельред!
Никто из монахов не пикнул. Они просто таращились на меня.
Один из моих людей подошел к концу коридора и прислонился к стене, с ухмылкой на щербатом лице.
– Я был при Феарнхэмме! – заорал я.
Потом схватил единственную копию «Анналов Мерсии» и перевернул негнущиеся страницы. Этельред, Этельред, Этельред – и ни единого упоминания об Утреде, почти не упоминается Альфред, – нет, Этельред, один Этельред.
Я перевернул страницу, на которой рассказывалось о событиях после сражения в Феарнхэмме.
– «И в этом году, – прочитал я вслух, – с Божьей помощью господин Этельред и этелинг Эдуард повели людей Мерсии в Бемфлеот, где Этельред взял огромную добычу и учинил великое избиение язычников».
Я уставился на старого монаха:
– Этельред и Эдуард возглавляли ту армию?
– Так здесь сказано, господин.
Он говорил тревожно, его прежнее вызывающее поведение исчезло без следа.
– Я их возглавлял, ты, ублюдок! – Я схватил скопированные страницы и бросил их в жаровню.
– Нет! – запротестовал старший монах.
– Они лгут, – отрезал я.
Он умиротворяющим жестом поднял руку.
– Эти записи, господин, – робко объяснил он, – собирались и хранились в течение сорока лет. Они – история нашего народа! И это – единственная копия!
– Они лгут, – повторил я. – Я там был. Я был на холме у Феарнхэмма и во рву у Бемфлеота. А где тогда был ты?
– Я был всего лишь ребенком, господин.
Он издал вопль ужаса, когда я швырнул оригинал «Анналов» в жаровню. Монах попытался спасти пергаменты, но я отбросил его руку.
– Я там был, – повторил я, глядя на чернеющие листы, которые скручивались и потрескивали; потом страницы охватил яркий огонь. – Я был там.
– Сорок лет работы! – в отчаянии воскликнул старый монах.
– Если хочешь знать, что тогда произошло, приходи ко мне в Беббанбург, и я расскажу тебе правду.
Монахи так и не пришли. Конечно же не пришли.
Но я был у Феарнхэмма – как раз это и стало началом всей истории.
Глава 2
Утро, и я снова молод, и море мерцает розовым цветом и серебром под завитками тумана, прячущего берега. На юг от меня лежит Кент, на север – Восточная Англия, позади – Лунден, а впереди поднимается солнце, чтобы позолотить несколько маленьких облачков, протянувшихся по яркому рассветному небу.
Мы находились в устье Темеза. Мой корабль «Сеолфервулф» был недавно построен и протекал, как все новые корабли. Мастера-фризы сделали его из дубовой древесины, непривычно светлой, отсюда и его имя – «Серебряный волк». За мной шел «Кенелм», названный Альфредом в честь какого-то убитого святого, и «Дракон-мореплаватель» – судно, захваченное нами у датчан. «Дракон-мореплаватель» был красивым, построенным так, так умеют строить только датчане. Гладкий корабль-убийца, послушный в управлении, но смертельно опасный в битве.
«Сеолфервулф» тоже был красив: с длинным килем, с широкими бимсами и высоким носом. Я сам заплатил за него золотом корабельщикам и наблюдал, как его шпангоуты растут, как обшивка обтягивается кожей, как его гордый нос поднимается над стапелем. На носу скалилась волчья голова, вырезанная из дуба и раскрашенная белым, с красным висящим языком, красными глазами и желтыми клыками.
Епископ Эркенвальд, правивший Лунденом, выбранил меня, сказав, что я должен был назвать корабль именем какого-нибудь мягкотелого христианского святого. Он преподнес мне распятие, желая, чтобы я прибил его к мачте «Сеолфервулфа», но я сжег деревянного бога и его деревянный крест, смешал пепел с раздавленными яблоками и накормил смесью двух своих сыновей. Я поклонялся Тору.
Тогда, в то далекое утро, когда я все еще был молод, мы гребли на восток по розовато-серебряному морю. Нос моего судна с волчьей головой украшала дубовая ветвь с густой листвой, чтобы продемонстрировать: мы не собираемся причинять зла своим врагам, хотя мои люди носили кольчуги, имели щиты и держали оружие поблизости. Финан, мой главный помощник, сидел на корточках рядом со мной на рулевой площадке и, забавляясь, дразнил отца Виллибальда, который слишком много болтал.
– Господин Утред, другие датчане приняли милость Христову, – сказал священник.
Он нес подобную чепуху с тех пор, как мы оставили Лунден, но я терпел, потому что мне нравился Виллибальд. Он был полным рвения, трудолюбивым и жизнерадостным человеком.
– С Господней помощью, – продолжал он, – мы озарим этих язычником светом Христа!
– Почему датчане не посылают к нам своих миссионеров? – спросил я.
– Бог этого не допускает, господин, – ответил Виллибальд.
Его товарищ, священник, чье имя я давно позабыл, рьяно кивнул в знак согласия.
– Может, у них есть дела поважнее? – предположил я.
– Если у датчан имеются уши, чтобы слышать, – заверил Виллибальд, – они примут послание Христа с радостью и весельем!
– Ты – дурак, отец, – ласково бросил я. – Знаешь ли ты, скольких миссионеров Альфреда уже убили?
– Мы все должны быть готовы к мученичеству, господин, – отозвался Виллибальд, хотя теперь голос его звучал тревожно.
– Священникам вспороли животы, – задумчиво проговорил я, – выдавили им глаза, отрезали яйца и вырвали языки. Помнишь монаха, которого мы нашли у Иппи? – обратился я к Финану.
Финан бежал из Ирландии и считался христианином, хотя его религия была настолько перепутана с мифами, что в ней с трудом распознавалась та вера, которую проповедовал Виллибальд.
– Как умер тот бедняга? – спросил я.
– С бедолаги живьем содрали кожу, – отозвался Финан.
– Начиная с пальцев ног?
– Просто медленно ее снимая, – подтвердил Финан. – И наверное, на это ушли часы.
– Они ее не снимали, – уточнил я. – Ты не можешь освежевать человека, как ягненка.
– Верно, – согласился Финан. – С человека кожу приходится сдирать рывками. Для этого требуется много сил!
– Он был миссионером, – обратился я к Виллибальду.
– И к тому же благословенным мучеником, – жизнерадостно добавил Финан. – Но датчане, наверное, заскучали, потому что в конце концов прикончили его. Опробовали на его животе пилу, которой пилят деревья.
– А мне кажется, это был топор, – усомнился я.
– Нет, то была пила, господин, – ухмыляясь, стоял на своем Финан. – С жестокими большими зубьями. Она разорвала его пополам, вот так-то.
Отец Виллибальд, который постоянно страдал морской болезнью, шатаясь, направился к борту.
Мы повернули корабль на юг.
Устье Темеза –
