По большей части эта работа была излишней – это только в кино топтуны бегут по тому же маршруту, что и объект наблюдения. Такое поведение слишком заметно. Обычно же филеры в таких ситуациях стараются в первую очередь взять под контроль соседние перекрестки, отсекая пути переходов в прилегающие кварталы.
Хотя… Береженого Бог бережет, и я решил прозаложиться на худший расклад. В итоге накрутил себя до крайности и в хлам умотал Гагарина.
Первые три небольших квартала мы просто пронеслись через проходные дворы. Неожиданность, скорость и преимущество кратчайшего пути – по моим расчетам, даже с учетом машин у возможных преследователей, мы успевали пересечь пару параллельных улиц до взятия их под наблюдение оппонентами.
А дальше вступало в силу простое соображение: за Ваней могло ходить, с учетом явного отсутствия у объекта специальной подготовки, не больше двух пар. Уверенно проконтролировать они смогут только тот квартал, где мы ушли в отрыв, и непосредственно прилегающие к нему. Вырвавшись за этот круг, мы, по крайней мере теоретически, уходили от преследования.
Однако на этом я не остановился и следующие двадцать минут водил Ваню по проходным подвалам и чердакам. Один раз мы даже спустились с крыши на крышу по пожарной лестнице. Так, постепенно, добрались к заранее намеченной цели – тихому чердаку на задах Пяти Углов.
– Уф… – выдохнул я, останавливаясь. – Все, харэ. Оторвались.
Ваня молча уронил саквояж и согнулся, упершись руками в колени. Бока у него запаленно ходили, словно у лошади после затянувшегося галопа.
– Ты заметил, как из «москвича» нам знак на последней улице подавали? – спросил я, переводя дух.
Ваня молча помотал головой, потом тягуче сплюнул, распрямился и просипел:
– Нет. Я вообще никаких «москвичей» не видел.
– Экий ты невнимательный, просто ужас, – укорил я его, – нас ведут на случай чего. Знак подали, что все нормально. «Хвост» за тобой был, но мы оторвались.
Он обескураженно моргал.
– Все в порядке, – утешил я его, похлопав по плечу, – нас спецы ведут. Ты и не должен был заметить. За тобой, кстати, до самого отхода автобуса будут следить. А может, и дальше…
Я огляделся, перепроверяя решение. Мою куртку слева оттягивала взятая на всякий случай финка. Браться за нее не хотелось.
– Ну вот и все, – повернулся я к Гагарину. – Отсюда выйдешь прямо к троллейбусной остановке. Доедешь до Техноложки, пересядешь до Обводного, ну а там дальше понятно, да?
– Угу… – кивнул он и, нетерпеливо переминаясь, уточнил: – Ты деньги принес?
– Принес, принес, – успокоил я его, – все как договорились.
Я достал из кармана конверт и явил Гагарину фиолетовую пачку купюр. Он охотно принял и, ощутимо повеселев, посмотрел на меня вопросительно – мол, что еще?
– Так, – строго сдвинул я брови, – письма написал-отправил?
– Да, – кивнул он, – утром кинул.
– Документы взял?
– Да.
– Открывай саквояж.
– Да зачем? – запротестовал было он, но я был неумолим.
– Так… Рыльно-мыльные взял, смена… А это что? – сварливо спросил я, тыча пальцем в газетный сверток.
– Да там это… – Глазки у Гагарина забегали. – Духи французские! Я их в Тбилиси по-быстрому скину, и все. Не парься, я умею.
– Вот как… – покивал я с грустью.
Похоже, что некоторых только могила исправит… Но как же не хочется…
– Давай сюда, – сказал я внезапно охрипшим голосом, – через год отдам.
Он вцепился в сверток рукой, глаза его зло сузились.
Мне захотелось воскликнуть: «Да неужели?!» – но тут плечи его поникли.
– О контролерах вспомнил? – покивал я понимающе и вытянул сверток из его ослабевшей хватки. – Это правильно. Ты этот год никогда не будешь знать, следят за тобой или нет. Но если они вдруг увидят нарушение нашего договора… Ну, я тебе рассказывал.
Он промолчал, угрюмо глядя вбок. Я вздохнул – вот так и не делай людям зла. Знал бы он, как тонка сейчас нить его жизни и как сильно и ненужно я ради него рискую. Увы, непрофессионал я, непрофессионал…
– Шагай туда, – махнул рукой в сторону просвета в конце прохода, – это дверь в нужный подъезд. Выйдешь, как я тебе сказал, на Загородный. Следуй строго по маршруту. И не огорчай никого, Ваня, не надо.
Он ушел, громко хлопнув дверью, и полумрак сгустился. Я огляделся. Чердак был практически пуст, и лишь чуть дальше, у сваленных в кучу обрезков труб, поблескивали осколки бутылочного стекла. Где-то над головой изредка что-то поскрипывало, словно ветер нехотя теребил повисшую на ржавом гвозде ставню. Один раз издалека долетело звонкое девчачье «штандер, Юля!», но сколько я потом ни вслушивался, продолжения не последовало. В воздухе витал легкий запах пыли и хозяйственного мыла.
Я стоял посреди этой грустной тарковщины и, опустив голову на грудь, подводил черту под этапом, в котором позволял себе быть безалаберным. Зря, наверное, но это было так приятно…
– Это все пьяный воздух советской беззаботности и детства… Все, буду взрослеть… – Отчего-то бормотать это обещание в тишину чердака было еще можно, а вот думать об этом про себя – невыносимо тоскливо и даже жутко, словно я хоронил себя живьем. – Эх! – от души саданул я ребром ладони по ближайшему деревянному столбу, и от боли мне немного полегчало.
«Ладно… – решил, собирая себя в кучу, – надо радоваться тому, что есть. Не всем так повезло. Далеко не всем. Да, собственно, никому».
Я двинулся на выход. У двери обернулся и с какой-то мстительной обидой посмотрел на чердак, где только что похоронил свое повторное детство, словно хотел напугать чем-то эти вековые балки и стропила. Втуне – они остались безучастны, словно египетские сфинксы.
«Да и то, право, – подумал я, внезапно успокаиваясь, – такой малостью этот район не удивить».
Эта мысль неожиданно вернула мне хладнокровие. Я словно нашарил ногами утерянную было опору. Верно, все познается в сравнении.
«У меня – все хорошо, – улыбнулся с сарказмом. – Даже отлично. Осталась малость – мир спасти. Он ведь
