Софи посмотрела на меня тягостно, словно сомневаясь в услышанном, а затем вдруг порывисто шагнула ко мне и схватила за ворот.
– Девятый класс, говоришь? – Через силу усмехнулась мне в лицо и многозначительно добавила: – Ну-ну.
Я еще раз поморщился, теперь досадливо, и промолчал.
Софья отпустила мою рубашку, тряхнула головой и воскликнула, негромко и с горечью:
– Нет, ну почему? Почему у меня никогда не бывает просто?!
На кухне призывно загрохотала посуда.
– Морозим тему, – сказал я твердо, – а еще лучше – закрываем. Ты можешь… – Я поднял руку и уперся указательным пальцем ей в ямку между ключицами. Там было неспокойно. Повторил: – Ты можешь на меня опираться. В этом я не подведу.
Она заторможенно кивнула.
– Все, – подвел я черту, – остальное расскажешь после ужина.
Суп был хорош, а Софья молчалива. Первым делом я убедился, что у Мелкой все в эти дни было хорошо: ни отчим, ни милиция на горизонте не появлялись. Тренировочный выезд отряда под Красное Село прошел без меня вполне успешно и весело. А еще она открыла для себя рассказы Джека Лондона и теперь глотала их взахлеб, но до «Мексиканца» пока не добралась. Я выслушал с полуулыбкой, но поставил себе на вид вернуться к этому позже. Это будет хороший повод поговорить о моей тревоге: подслушанное мне не понравилось. Сейчас же я просто плюнул на все и отдыхал, откровенно любуясь Мелкой.
Она была вся в движении, но не суетлива. И лицо у нее было подвижно, словно игра света на воде. На меня она смотрела чистым, лучистым взглядом. У взрослых такой встречается очень редко, с годами он мутнеет от наслоений прожитого.
«Все дело в ее искренности, неподдельности, – вдруг понял я. – Она как столб воды, что прозрачен до дна. Рядом с ней любой хоть немного нечист».
– Законсервировать, – сказал я.
– А? – вскинулась Мелкая с недоумением.
– Законсервировать бы тебя, – повторил я с сожалением, – лет на двадцать. Потом распечатать и наслаждаться в одиночку – таких уже не будет.
Она неуверенно улыбнулась.
– Ладно. – Я решительно положил ложку на стол и встал. – Мы сейчас с Софи пошушукаемся и вернемся чай пить. Расскажу, как съездил, как с бабушкой повстречались…
По лицу Мелкой мелькнула тень.
– Там… – нерешительно пробормотала она. – А как… Я остаюсь?
– Все хорошо, – взмахнул я руками, прогоняя испуг из ее глаз. – Мы разошлись, довольные друг другом. В посылке письмо должно быть.
Мелкая вцепилась в сумку и начала торопливо разгружать ее.
– Клубника… – Софья неверяще потыкала пальцем в покрывшуюся алыми пятнами газету.
– Я вам сейчас принесу, – с готовностью кивнула Мелкая.
– Без меня. – Я направился в комнату. – На югах объелся.
Софья пришла через несколько минут: дверь отворила ногой, в руках – по глубокой тарелке с ягодами. Молча села на другой конец дивана, выставив угощение ровно между нами.
– Не, – отмахнулся я, – ешь сама. Я правда не буду.
Она передернула плечами и переместила одну из тарелок к себе. Темная ягода, вся в разводах тающего сахара, отправилась в рот. Софи сладко зажмурилась и поджала под себя ноги.
– Хорошо… – протянула довольно и, приоткрыв один глаз, выжидающе посмотрела на меня.
– И что видно? – участливо поинтересовался я.
– Бур-р-ратину… На голову стукнутого. – Ее глаза сердито блеснули.
– Плодотворная идея, – охотно согласился я, – ее и будем разрабатывать.
Мы пободались взглядами, и победа осталась за мной. Софья обиженно засопела и потянулась за следующей ягодой.
– Так. – Я провел рукой перед собой, словно сметая все повисшие в воздухе вопросы в сторону. – А теперь я хочу много сочных подробностей. Как тебе удалось это провернуть?
Нет, все же говорить о своих победах легко и приятно. Софьин рассказ, начатый неохотно, ни шатко ни валко, быстро раскочегарился – и вот уже тарелка отставлена в сторону, в глазах – азарт, и Софья, сама того не замечая, подползает по дивану все ближе и ближе.
– А самое главное что? – Она наклонилась ко мне и воздела вверх указательный палец, а потом сама же и ответила: – Самое главное, что женщины в клинике ее не любят. Фифа с деревенской хваткой! Подумаешь, грудь высокая! А вот отца твоего, между прочим, жалеют… Дальше уже проще было: я стол накрыла, и все вместе думали. А девчонки там, кстати, славные, хорошо так посидели… – Глаза ее мечтательно затуманились.
– Песни не орали? – деловито уточнил я.
Софи попыталась сначала принять вид оскорбленной невинности, а затем передумала и звонко захохотала.
– Нет, – сказала, отсмеявшись, – все было нормуль. А потом еще ординаторы с коньяком подсели… – И она покосилась на меня из-под ресниц.
– Да не стесняйся, – подбодрил я ее.
– Тьфу на тебя, полено чудесатое, – беззлобно ругнулась Софья и потянулась, закинув руки над головой. – В общем, нашли живчика-добровольца: под два метра ростом, кровь с молоком… Закуток ему с койкой выделили. Он эту вашу бабетту за две недели и охмурил по-тихому. С меня конфеты были, цветы и вино. Вот, кстати… – Она достала кошелек и вынула из него пачку разномастных купюр: – Триста двадцать, что осталось. И долг за сапоги.
– Угу, – кивнул я и сгреб все в карман. – А дальше как?
– А что дальше… – Голос у Софьи чуть погрустнел. – Дальше в нужный момент отправили твоего отца в тот закуток. Ему как раз аппаратура пришла, так пару коробок с какими-то датчиками мы прямо под ту койку засунули – вроде как по ошибке. Дождались свиданки у голубчиков, да и подсказали ему, где искать. И ключ запасной вручили. А там картина маслом: роза его с лепестками помятыми под боком у молодого красавчика возлежит, винишко с конфетами, цветы…
– Шикарно, – сказал я с сарказмом, а потом встал с дивана и подошел к окну.
Солнце уже умыкнулось за дома, и на город наползла густая серая тень. Люди муравьями растекались по квартирам – делить свои горе и радости.
– Грустно это все. – Я наконец совладал со своим лицом и повернулся.
Софья молчала, с сочувствием глядя на
