– Урсула, я устал, – пробормотал он.
– Моркам, уже столько времени прошло… – проворковала она.
– Да.
– Слишком много времени… – Она прижалась сильнее. – Не помню, когда в последний раз…
– Ну, – зевнул он, – так уж получилось, дорогуша. Ты вышла замуж за пожилого человека.
При этих словах она вздрогнула, резким движением убрала руку и, отодвинувшись на свою сторону кровати, уставилась в темноту. Через мгновение Моркам издал звучный храп крепко спящего человека.
Урсула долго не смыкала глаз, томясь одним желанием – чтобы рядом с ней лежал Себастьен. Одна только мысль о нем заставила ее желудок сжаться, а дыхание участиться. Если бы только, если бы только…
Но она прекрасно понимала, что мечтами о невозможном ее проблему не решить.
Она поставила себе цель. Она могла хранить память о Себастьене, но не надеялась снова его увидеть. Что следовало предпринять, так это каким-то образом заставить Моркама выполнить свой супружеский долг.
* * *Это стало задачей для них обеих – матери и дочери. Нанетт подарила Урсуле только что сотканную ночную рубашку из прекрасного хлопка – такого тонкого, что она была почти прозрачной. Урсула стала купаться чаще обычного, особенно после работы в хлеву. Вымыв голову, она сушила волосы в лучах осеннего солнца, так что они стали соблазнительно виться вокруг ее лица. Нанетт спустилась по крутой тропинке к берегу моря и насобирала корзину устриц: это должно было способствовать выполнению Моркамом своих супружеских обязанностей. Урсула позаботилась о том, чтобы в присутствии мужа на ее лице играла приятная улыбка, чтобы поддразнивать его, заставлять разговориться во время ужина или когда им выдавался случай оказаться вдвоем на болоте.
Но ничего не помогало. Урсуле скорее удавалось привлечь внимание Моркама расчесыванием гривы и хвоста Арамиса, чем собственных волос. Его больше интересовали только что родившиеся двойняшки у скота, чем ее новая ночная рубашка. Каждую ночь он падал в кровать, как мертвец, и спал беспробудным сном уставших и праведников.
– Мне кажется, он всегда был таким, – сказала Урсула матери, когда они заворачивали новую головку сыра, отправляя ее дозревать в холодный подвал. – Это я другая.
– Когда ты будешь знать точно, Урсула?
– Я уже знаю, – коротко ответила та. – Я чувствую это. Чувствую ее.
– Ее? Ты уверена?
Урсула подвернула последнюю складку ткани и выпрямилась:
– О да. В потомстве Оршьеров и впрямь преобладают женщины, но дело не в этом. Я уже знаю, что она там, хотя живот еще не растет.
– Скоро начнет. Нельзя терять время.
– Не приложу ума, что еще я могу сделать.
Нанетт затолкала головку сыра на ее место на полке – глубоко под холмом, где он будет лежать, пока не созреет, и повернулась, вытирая руки о фартук.
– Я сварю тебе снадобье, – сказала она.
– Моркам никогда его не выпьет.
– Моркам никогда и не узнает.
* * *Моркам объявил, что собирается выгнать овец на болото пощипать последней летней травы. Урсула приготовила обед из хлеба, сыра и пива и с улыбкой проводила его. Как только он ушел, Нанетт достала гримуар и раскрыла его на кухонном столе. Урсула разбирала старофранцузские слова, пока мать металась между прачечной и садом, который уже начал засыпать в преддверии зимы, но где все еще можно было найти несколько увядающих трав и стебельков чеснока. Она отыскала омелу и мать-и-мачеху, корень любистка, манжетку и коровяк. Целый день снадобье кипело на плите на медленном огне, пока не уменьшилось в объеме всего до нескольких столовых ложек едкого сиропа. Его нужно было оставить на алтаре на весь день, но времени на это не было. Нанетт приготовила рагу из кролика с луком, картофелем и морковью. Снадобье она спрятала в шкаф, а за ужином вылила его – все до последней капли – в порцию рагу Моркама. Урсула удивилась, что он не возмутился насчет запаха. Возможно, выпитое пиво и съеденные бутерброды притупили его вкус, а может, лук в рагу приглушил запах снадобья.
Глубокой ночью он разбудил Урсулу, которая спала уже несколько часов. Она вскрикнула от испуга и удивления, когда он навалился на нее. Он овладел ею, церемонясь не больше, чем болотный жеребец, когда покрывает одну из своих кобыл, – неистово и быстро. Когда все было кончено, он откинулся на спину, оттолкнув ее с выражением отвращения на лице, как будто это она жестоко обращалась с ним, а не наоборот.
На мгновение она подумала, что все будет хорошо. Да, было неприятно, но дело было сделано. Все свершилось как раз вовремя, чтобы Моркам был убежден, что он отец ребенка, который должен был родиться весной.
Но Моркам был потрясен своей внезапной страстностью не меньше, чем она. Она лежала на подушке, тяжело дыша и пытаясь поправить ночную рубашку, когда он схватил ее руку и сжал.
– Урсола, что ты натворила? – прорычал он. – Что ты со мной сделала?
– Моркам, – запротестовала она, пытаясь высвободиться, – я ничего не делала!
– Что это было? – настойчиво спросил он, повысив голос. – Что-то противоестественное!
Ярость в его голосе, ненависть в глазах, блеск которых был едва виден в тусклом лунном свете, заставили Урсулу похолодеть. Она мгновенно вспомнила все, о чем предупреждала мать, и, собрав все силы, вырвалась из его рук. Сердце у нее учащенно билось.
– С чего ты это взял? Почему бы мужу не хотеть возлечь со своей женой?
– Я хочу возлежать со своей женой. Иногда. Но не просыпаться после крепкого сна с желанием взять ее силой.
– Но ты не… все было не так.
Урсула положила ладонь на его руку, но Моркам отбросил ее.
– Меня предупреждали, – сказал он и, откинув стеганое одеяло, встал с постели. Он был обнажен, и в первых проблесках наступающего рассвета стали чуть различимы очертания его тела, громоздкого и звероподобного.
Контраст с Себастьеном, его стройной фигурой и узкими бедрами, был просто невыносим.
Урсула, чуть слышно застонав, отвела взгляд.
Моркам, который – она могла бы поклясться в этом! – прежде был ко всему безразличен, заметил это.
– Не нравится то, что видишь? – сплюнул он.
Ее захлестнула волна внезапного отвращения, и она задрожала от гнева.
– Нет, – твердо ответила она, – Моркам, сейчас – нет.
– Ты неделями преследовала меня, соблазняя вычурными ночными рубашками и устрицами. Ты получила, что хотела, а теперь мой вид тебе невыносим?!
В целом это было правдой. Урсула повозилась с ночной рубашкой и встала со своей стороны кровати, избегая смотреть на него. Когда же все-таки взглянула, он уже надел рубашку и брюки и стоял, уперев руки в бока и задрав подбородок.
Урсула повернулась к нему спиной, но он в два счета обогнул кровать и сжал ее своими железными руками. Нежная ткань ночной рубашки лопнула у лифа, но Моркам не обратил на это внимания. Он сильно встряхнул ее – как терьер потряс бы крысу – и прохрипел:
– Меня предупреждали тогда, много лет назад… Стоило послушаться!
Урсула была сильной женщиной, привыкшей поднимать тяжести и обрабатывать
