– Скажи мне! – потребовал он и снова встряхнул ее.
– Что я должна сказать, Моркам? Отпусти меня!
– Что ты со мной сделала?
– Я уже сказала – ничего!
– Значит, это была твоя мать! Как мне и говорили!
Урсула вздрогнула от ужаса и сдавленным голосом спросила:
– О чем ты? Я не понимаю, о чем ты говоришь!
Он отпустил ее, оттолкнув. Урсула споткнулась и наступила на подол ночной рубашки, та снова разорвалась. Они свирепо глядели друг на друга. За окном уже начали исчезать звезды, воздух в спальне был ледяной.
– Братья говорили, что вы ведьмы, вы все, – происходите от ведьм и рожаете ведьм, – с горечью произнес Моркам. – Поэтому они и не смогли прийти на нашу свадьбу, хотя я и клялся, что это неправда. – Он наклонился к Урсуле, дыша горячо и сердито. – Но ведь это неправда, не так ли, Урсола? Твоя мать – ведьма, она отравила меня, чтобы я… чтобы я вел себя как животное!
Услышав это, Урсула потеряла самообладание.
– Чтобы ты вел себя как супруг! – огрызнулась она и тут же охнула, зажав рот руками. При этом ночная рубашка порвалась окончательно и упала к ее ногам.
С хриплым победным криком Моркам ткнул в нее толстым пальцем:
– Ты признала это!
– Нет! – закричала она. – Это не так! Это глупо!
Его рука сжалась в кулак. Он поднял ее, словно намереваясь ударить Урсулу. Она стояла, закрыв глаза, обнаженная и дрожащая.
«Пусть сделает это, – взмолилась она. – Пусть ударит меня, потом он будет чувствовать себя лучше. Пусть это все закончится. О Богиня, я не хотела говорить это, я не хотела…»
Была ли ее молитва услышана, Урсула так и не узнала. Удара не последовало, а когда она открыла глаза, Моркам исчез.
По-прежнему обнаженная, она подбежала к двери, чтобы догнать его, но встретила только Нанетт: она стояла в коридоре босиком, кутаясь в домашний халат. Парадная дверь была открыта навстречу морозному рассвету. Моркама и след простыл.
10
– Я должна остаться, маман, – сдавленным от напряжения голосом заявила Урсула. – Я не могу бросить своих животных.
– Нет, Урсула, – прошептала Нанетт, швыряя вещи в такой древний на вид чемодан, что, казалось, его привезли на лодке из самой Бретани. Серый кот вскочил на кровать и метался по ней, подергивая хвостом. Нанетт закрыла чемодан и перевязала его потертыми лентами. – Ты должна ехать со мной. Моркам не позволит, чтобы с животными что-то стряслось, но вот с тобой…
– Он бы ни за что не причинил мне вреда, маман. Не по-настоящему.
– Ты уверена? Я слышала, как он кричал на тебя!
– Он вышел из себя.
– Урсула, послушай… – Нанетт оперлась обеими руками о чемодан. Ее голос дрожал. – Ты не видела, как нас преследовали, не видела их полные ненависти лица и горящие факелы. Не слышала криков женщин, которых раздевали и осматривали в поисках признаков колдовства, воплей женщин, которых сжигали заживо.
– Маман, но ты точно такого не видела!
– Я слышала истории об этом, – ответила Нанетт так хрипло, что Урсула едва ее поняла. – Да, я была ребенком, но я помню людей, которые охотились на нас, искали, кого бы обвинить, осудить. Они ненавидели нас – или саму мысль о том, что мы существуем.
– Даже если это правда…
– Разумеется, правда!
– Но мы не в Бретани, мы в Корнуолле, здесь фермеры и крестьяне, которых мы знаем. Наши соседи!
– Соседи, которые никогда с нами не заговаривают, если могут этого не делать.
– Со мной они говорят!
– Им нельзя доверять. – Нанетт подняла чемодан и направилась к двери. – Мне всю жизнь снились кошмары о сожжении.
– Ты никогда этого не говорила.
– Я не считала, что тебе нужно это знать.
– Маман, я защищу тебя!
– Ты не сможешь. Я сделала то, что сделала, и Моркам знает об этом. Они придут за мной, и ты ничего не сможешь поделать.
Урсула обхватила себя руками за плечи, словно защищаясь от холода.
– Но куда же ты пойдешь?
Уже стоя в дверях, Нанетт обернулась, и Урсула увидела, что ее лицо стало серым от страха.
– Пока что на верхушку скалы. Укроюсь в храме. Идем со мной!
– Я не могу! – воскликнула Урсула. – Мои козы, пони…
Ее прервали топот копыт по грязной дороге и перезвон колокольчиков на повозке – он был гуще, чем звон их собственных. Урсула прикрыла рот рукой, сердце у нее екнуло.
Нанетт сползла по дверной раме.
– Слишком поздно, – простонала она. – О Богиня, они меня поймали…
– Нет, нет! Сейчас же уходи. – Урсула подтолкнула мать к двери. – Выбирайся через сад, через ворота, ведущие в загон. Я… я поговорю с ними. Скажу, что ты сбежала. А потом приду к тебе.
Нанетт, хотя и дрожала так, что едва могла стоять на ногах, взяла сумку и повернулась к кухонной двери. Но не успела она коснуться щеколды, как дверь, сорвавшись с нижней петли, распахнулась. В дверном проеме виднелась грузная фигура Моркама. Он кипел от ярости.
У Нанетт подкосились ноги. Она повалилась на пол, сжимая в руках чемодан. От страха по ее лицу катились слезы. Кот жался к ней.
Моркам отшвырнул кота своим тяжелым сапогом. Тот отлетел к печи и, с отвратительным глухим стуком ударившись о нее, больше не двигался.
– Моркам! – воскликнула Урсула и бросилась к мужу.
– Стой, где стоишь! – прорычал он и с такой силой ударил ее локтем, что она не удержалась на ногах.
Он схватил лежавшую на полу Нанетт и поставил ее на ноги. В панике она заплакала, но Моркам не обратил на это внимания. Урсула подползла к нему и схватила за руки, выкрикивая угрозы и проклятия, но он и это пропустил мимо ушей. Он вытолкнул Нанетт через распахнутую дверь наружу так, будто она была невесомой.
Как только Нанетт появилась на пороге дома, раздался шум голосов, сгущая кристально чистый утренний воздух, как будто хлынул грозовой дождь. Урсула, которая все еще цеплялась за руки мужа, затряслась от ужаса.
Это были соседи, люди, которых она знала всю свою жизнь, но в этот момент они были для нее чужаками. Их было около дюжины, и они казались чудовищами из ночного кошмара – с искаженными лицами и пронзительными, как у каркающих ворон, голосами. Моркам потащил к ним Нанетт, словно овцу на заклание. Грубые руки схватили ее и затолкали в поджидающую повозку. Некоторые ехали на пони, другие шли пешком. Один из всадников сел на козлы, а двое запрыгнули внутрь, чтобы держать Нанетт.
Урсула попыталась проскочить мимо Моркама, чтобы добраться до матери, но он обхватил ее шею своей волосатой рукой и сжимал, пока она не утратила способность дышать.
Нанетт перестала сопротивляться и тяжело опустилась на пол между двумя своими охранниками. Голова ее была опущена, руки безвольно болтались. Урсула, хватая ртом воздух, не могла даже позвать ее.
Эта гнусная сцена заняла не более
