Платок слетел у нее с головы, юбка сбилась вокруг колен. У нее ныли руки, а от шеи, от места, где ее сжимал Моркам, отдавало жгучей болью в голову.
К тому времени, как она настигла толпу, завеса туч успела разойтись. Беспощадное солнце играло на волнующемся под утесом море. Это было самое опасное место на скалистой дороге; место, по которому Урсула ездила с осторожностью; место, куда люди приходили выбросить вещи, если не хотели, чтобы их нашли. Поговаривали, что однажды, много лет назад, здесь погиб католический священник: поскользнулся и разбился насмерть о камни внизу.
Крики толпы утихли, но ненависть была написана на искривленных губах и покрасневших лицах. Урсула попыталась направить Арамиса в самую гущу, но коню с его огромными ногами всю жизнь нужно было держаться осторожно, и теперь он не хотел пробиваться сквозь толпу. Он противился хозяйке, перебирая копытами на границе с людской массой, качал головой и обеспокоенно фыркал, подтверждая, что понимает ее приказ, но при этом не слушался его.
В толпе Урсула заметила Моркама, его крупную фигуру, закутанную в поношенное черное пальто, заломленную назад шляпу и перекошенное от гнева лицо.
Она повернула Арамиса и попыталась объехать толпу, но люди вокруг суетились, становились на цыпочки, толкали друг друга в борьбе за лучшую точку обзора. Урсула в отчаянии обдумывала, что бы предпринять, к кому обратиться, но никого не находила. Она видела только голову матери и плечи. Нанетт поддерживали двое мужчин, которые тащили ее – она не сопротивлялась – к краю обрыва.
Урсула не понимала, что кричит, пока Арамис не встал на дыбы, дергая головой и словно хватаясь огромными копытами за воздух. Его задние ноги дрожали. Она прильнула к спине коня, ноги у нее скользили, а руку, которой она цеплялась за гриву, сводило судорогой. И все же она кричала – в бессловесной, слепой панике, – а жесткие пряди гривы Арамиса хлестали ее по щекам.
К ней поворачивались лица – отвратительные, хищные, ослепленные гневом, жаждущие насилия. И лишь устрашающие копыта Арамиса держали их на расстоянии.
Мужчины уже подошли к краю обрыва, Нанетт была беспомощна в их руках. Урсула почувствовала, что разум покидает ее. Она больше не управляла собой и могла только кричать, бессильная, как и ее мать: «Нет! Нет! Пожалуйста, нет!»
Арамис ударил передними ногами о землю как раз в тот момент, когда двое крепких мужчин с разных сторон подобрались к Урсуле. Вне всякого сомнения, они намеревались сбросить ее в гущу толпы, возможно, чтобы она разделила участь матери. Она почувствовала желание сдаться им, покориться. Может, лучше погибнуть вместе с Нанетт, чем жить с такими воспоминаниями?
Арамис принял решение за хозяйку. Он снова поднялся на дыбы – серебристое чудовище, а не конь, – и мужчины отпрянули. Арамис пустился вскачь, подальше от них, от толпы. И от Нанетт.
Огромный шайрский жеребец бежал галопом. Оставив позади дорогу, он мчался на север, к болоту. Урсула машинально сжимала его бока ногами.
Она никогда не пускала Арамиса галопом, поэтому его скорость и мощь ошеломили ее. Она слышала стук его копыт по земле как будто издалека, а шум позади начал постепенно гаснуть.
За исключением одного убийственного звука.
Такой вопль могла издать только Нанетт. Никогда прежде Урсула не слышала подобного звука – и молила Бога никогда более его не услышать. Это был продолжительный, изломанный крик, расколовший утро и заставивший замолкнуть даже истерические выкрики толпы. Это был предсмертный крик, который сначала поднялся так высоко, что, казалось, выше уже невозможно, а затем резко спал, превратившись в скорбный, безнадежный и призрачный возглас прощания. Нанетт Оршьер, которая была сестрой, возлюбленной и матерью, цыганкой и ведьмой, упала вниз на камни.
Когда крик стих, Урсула поняла, что страданиям матери пришел конец.
Арамис продолжал нестись галопом, его крупное тело под ней становилось горячим. Он уносил Урсулу прочь, давно миновав то место, где его выносливость должна была бы иссякнуть. Он не подавал никаких признаков того, что собирался останавливаться, мчась вдоль болота так, будто знал, что сейчас ее жизнь зависела от него. Когда Арамис наконец перешел на шаг, бока у него вздымались, а с губ летела пена. С каждым отчаянным вдохом его ноздри с шумом раздувались.
Урсула и не пыталась вести его. Она плакала от отчаяния, горя и потрясения, а когда конь наконец, спотыкаясь, остановился, соскользнула с его спины на землю. Они стояли вдвоем: она – прислонившись к крупу коня, а тот – уронив голову в изнеможении.
Урсула поняла, что они вернулись в Орчард-фарм, только когда наконец подняла опухшие от слез глаза. Ее бедные козы уже перестали блеять. Пони сгрудились в углу загона, прижавшись друг к другу, словно чувствовали, что что-то не в порядке. Дверь в кухню была открыта и висела на оставшейся петле.
– Подожди, – хрипло сказала Урсула Арамису, и он остался стоять, опустив голову так низко, что она испугалась: вдруг жеребец не сможет восстановить силы?
Она побежала через ворота и дальше по тропинке к кухонной двери. Она не потрудилась даже закрыть ее и сразу бросилась в кладовую за книгой бабушки. В считаные секунды она вернулась. Схватив полбуханки хлеба и головку сыра, лежавшие на столе, Урсула сунула их в пустой мешок из-под муки и поспешила к Арамису.
Налетевший ветер и заходящее солнце давали понять, что день подошел к концу. Урсула положила мешок на лошадь, постояла, глядя на любимую ферму, на дом, в котором надеялась дожить свой век, на кладбище, где собиралась быть похороненной. Она заберет кристалл из тайника в пещере, и они с Арамисом навсегда покинут Корнуолл. Они оставят Орчард-фарм. Оставят искалеченное тело Нанетт в могиле под водой. Оставят Моркама томиться в его праведном одиночестве.
Второй раз за этот ужасный день Урсула почувствовала искушение сдаться, отдать свою жизнь, как это сделала ее мать.
Но у нее был ребенок, о котором нужно было думать. Ее дочь.
Именно в этот момент дитя шевельнулось. Оно ворочалось в животе Урсулы с не допускающим сомнений чувством приближающейся жизни. Опухшие глаза Урсулы обожгли новые слезы – слезы скорби, ужаса и благодарности.
Она взялась за поводья и направила Арамиса в сторону горы. Ради ребенка, ради рода Оршьер – они выживут.
Книга Ирэн
1
1886 год
Ирэн отряхнула юбку и вышла с огорода через решетчатые ворота в каменной стене. Нахлобучив соломенную шляпу пониже, чтобы отгородиться от уэльского солнца, она повернула на пыльную дорогу, ведущую к одноэтажному дому. Она была уже на полпути к нему, как позади раздался все нарастающий топот конских копыт. Девушка сошла
