К ней приближалась лучшая двуколка во всем Грандже. Управляла ею пухлая дочка хозяина, а в упряжке бежал его любимец – серый в яблоках конь. Хотя Ирэн это злило, она сделала реверанс, когда двуколка проезжала мимо. Блодвин Хьюз взмахнула хлыстом в знак признательности за оказанное почтение, и серый в яблоках пустился легким галопом. От колес поднялась пыль и заклубилась вокруг Ирэн, которая устало шла дальше, прикрывшись подолом фартука, чтобы пыль не забилась в нос и рот.
Несомненно, Блодвин направлялась в Тенби на чашечку чая, а может, нанести визит своей портнихе в ателье на Хай-стрит за городской стеной. Ирэн представила себе, как она подъезжает на двуколке к конюшне, как мальчик-конюх помогает ей спешиться. Потом Блодвин раскрывает зонт и прогуливается мимо голубых и желтых домов, а вдалеке отливает зеленью море. Горожане кивают при встрече, обращаясь к ней «мисс Блодвин», и торопятся распахнуть двери своих домов при ее приближении…
От этих мыслей у Ирэн в груди закипело яростное негодование, и, переступив порог дома, она хлопнула дверью с излишней силой, из-за чего на полке открытого камина задребезжала чугунная супница.
Стоявшая у раковины Урсула обернулась, приподняв брови:
– Какая агрессия! Что на этот раз?
Ирэн сняла шляпу и швырнула ее на крючок.
– Ненавижу эту девчонку!
– Какую же девчонку ты имеешь в виду?
Голос Урсулы звучал мягко, но Ирэн было не обмануть: пока что мать просто терпела ее плохое настроение.
Она похлопала по своей хлопчатобумажной выбойчатой юбке, стряхивая с нее пыль.
– Блодвин Хьюз.
– Мисс Блодвин.
Ирэн фыркнула:
– Да знаю я, мама. Мисс Блодвин. Глупая коротконогая мисс Блодвин, которая едет в Тенби за новым платьем, хотя в нем она будет не краше, чем в том ужасном наряде, который на ней сейчас.
– Мастер Хьюз дает нам кров, Ирэн. И работу.
– Терпеть не могу работу.
Она поняла, что, вероятно, зашла слишком далеко. Голос Урсулы зазвучал жестче, а брови сдвинулись.
– Ты бы скорее не смогла терпеть голод. Или сон под открытым небом.
Ирэн достаточно часто слышала эту историю и не выносила, когда ей напоминали об этом. Ее вины в том, что матери пришлось бежать из Корнуолла, имея при себе только шайрского жеребца и магический кристалл, не было никакой! Она прошла через комнату, чтобы снять с вешалки чистый фартук.
– Все тратится на нее, – пробормотала она. – Когда у тебя или у меня было новое платье?
– Если хочешь платье, я спрошу в Грандже. Они дадут нам отрез ткани.
– Мама, я не хочу шить себе платье сама! Я хочу, чтобы его сшили для меня, чтобы оно отлично сидело и чтобы на корсете были пластинки, шнуровка и турнюр[54].
– И что же, дочь моя, ты бы делала с таким платьем?
Ирэн услышала жесткие нотки в голосе Урсулы, но уже разошлась вовсю и не могла остановиться.
– А почему бы мне не носить его? Почему я должна чахнуть в доме с тремя комнатами, ходить в поношенных сапогах, чистить хлев и курятник?
– А почему ты должна жить в Грандже, и чтобы тебе все прислуживали? Что ты дала миру?
– Разве эта толстуха Блодвин когда-нибудь что-то дала миру?
– Она родилась с привилегиями, Ирэн. Так уж ей повезло.
Эти слова прозвучали резко. Урсула протянула дочери нож для чистки овощей и пару картофелин.
– Не забывай, тебе тоже повезло. У тебя есть свое наследие.
Ирэн презрительно усмехнулась в ответ:
– Ах да, колдовство! Какой от него толк, если мы все время работаем, как животные, и живем, как крестьяне?
Она взмахнула ножом, указывая на тесный дом, запачканный сажей камин, тяжелый дубовый стол, плохо сочетающиеся кресла и разные масляные лампы.
– Мы не крестьяне, – огрызнулась Урсула, – хотя вполне могли бы ими быть, если бы мастер Хьюз не дал возможность пропащей женщине в положении зарабатывать себе на жизнь.
– Я не хочу жить на подачки!
– Подачки?
Урсула швырнула на стол тушку поросенка для жаркого, которую перевязывала, и, развернувшись, схватила дочь за руку. Она все еще была сильной женщиной, широкоплечей и мускулистой, с мужскими руками и мужской храбростью. В ее глазах загорелся темный огонек, и Ирэн поняла, что точно зашла слишком далеко.
– Послушай-ка меня, Ирэн Оршьер. Все, на что мы живем, я заработала усердным, чистым и тяжелым трудом.
– Едва ли чистым… – начала Ирэн, но Урсула так сильно встряхнула ее руку, что боль пронзила плечо до самой шеи.
– Чистым и честным! – выкрикнула она. – И я не позволю тебе говорить иначе!
Глаза Ирэн обжигали слезы. Она потерла руку в том месте, где пальцы матери оставили синяк.
– Я только хотела сказать… что выгребать навоз и ворошить солому в курятнике…
Урсула глубоко и шумно вздохнула и снова повернулась к столу:
– Ирэн, я все знаю. Это не та жизнь, какой бы тебе хотелось.
– Если бы хоть отец…
Не оборачиваясь, Урсула предостерегающе подняла руку:
– Прошу, не начинай опять. Себастьен делает все, что может.
– Его никогда здесь нет!
Урсула снова вздохнула. Она не повернула головы, но ее голос был острым, как нож для чистки овощей.
– Он здесь так часто, как только может. Гранджу может понадобиться музыкант один-два раза в году. Да еще если в Тенби свадьба или похороны… Для него этого недостаточно. И ты это знаешь.
Ирэн знала, что на этом следовало бы остановиться, но боль не угасала. Она никогда не знала, когда приедет Себастьен. Он будет учить ее французскому и паре несложных аккордов на арфе, а потом снова исчезнет – и арфа вместе с ним. Он был так не похож на мать – с нежными, чистыми руками, в одежде без единого пятнышка, с безупречными манерами. Она принялась чистить картофель быстрыми и яростными движениями ножа, но заговорила уже примирительным тоном:
– Хотела бы я поехать с ним, когда он отправляется странствовать.
Голос матери тоже смягчился, но все же в нем звучали нотки предостережения:
– Ирэн, я знаю. Ты понимаешь, почему это невозможно.
Ирэн разрезала картофелины на четыре части и бросила в котелок, стоявший на полке в камине. Затем, подобрав юбки, опустилась на колени и подкинула дров в огонь.
– Если мастер Хьюз так необыкновенно щедр, почему же он не позаботится о том, чтобы у нас была настоящая плита? – пробормотала она вполголоса, чтобы мать не услышала.
* * *Ирэн подозревала, что мать считает ее ленивой из-за того, что она слишком часто жалуется на работу на ферме. На самом деле девушку раздражали грязь и нечистоты. С самого раннего детства под ее ответственностью были цыплята. По мере того как она взрослела, Урсула прибавила к обязанностям дочери и уход за свиньями. Когда та попыталась возразить, Урсула ответила: «Что тебе не так? Свиньи – чувствительные создания, разумные».
– Ну и пусть сами чистят свой свинарник, – процедила в ответ Ирэн.
Тогда мать рассмеялась, но в дальнейшем жалобы Ирэн ее не забавляли. Урсула рассчитывала, что
