3
Себастьен смог вернуться в Грандж за день до семнадцатилетия дочери. Он шел, тяжело поднимаясь по дороге от железнодорожной станции в Тенби с арфой на одном плече и походным мешком на другом.
Урсула и Ирэн провели утро, нарезая картофель на клубни и внимательно следя, чтобы в каждом был глазок. Наскоро пообедав, они занялись посадкой, на коленях подготавливали вспаханные ряды и садили клубни в рыхлый грунт. Обе были в грязи от щиколоток до колен, с испачканными руками и черными от земли ногтями. Хотя на них были широкополые соломенные шляпы, Ирэн чувствовала, как шею над воротником выцветшего рабочего платья начинает припекать солнце, а в сапоги попала земля и натирала пальцы. Она пребывала в самом отвратительном расположении духа, как вдруг мать вскочила на ноги, прошептав:
– Он здесь!
Ирэн разогнула спину:
– Кто?
– Себастьен! – радостно воскликнула Урсула.
– Откуда ты знаешь? – спросила Ирэн, но мать уже бежала к воротам в каменной стене.
Как бы там ни было, спрашивать было глупо. Она подозревала, что Урсула часто ходила в подвал к кристаллу в одиночку, следя за передвижениями Себастьена, ища подсказки того, где он может находиться. Нередко она знала, что он придет, еще до того, как их слуха достигал звук его шагов.
Прежде чем последовать за матерью, Ирэн встала и соскребла самые большие комья грязи с сапог. У ее ног кудахтали три курицы, но, шикнув на них, она проскользнула в ворота. Урсула даже не потрудилась снять старенькую шляпу, которая слетела в слякоть на дороге. Она стояла, обвив руками Себастьена и пачкая его пальто садовой грязью.
Ирэн закрыла ворота, чтобы в них не проскочили куры, и на секунду застыла на месте, глядя на родителей. Ее всегда удивлял контраст между ними, но на этот раз он заронил ей в душу подозрения.
Себастьен не отличался высоким ростом, однако был строен, хорошо сложен и выглядел молодо даже в зрелом возрасте. На его лице не было ни морщинки, а роскошные светлые волосы ниспадали на плечи.
Урсула же была… Урсулой. У нее были широкие, мускулистые из-за пожизненного ручного труда плечи, кожа обветрилась и потемнела на солнце. Волосы ее все еще были густыми и кудрявыми, но с проседью, а темные глаза из-за работы на улице постоянно щурились. Руки, которые сейчас были переплетены с руками Себастьена, были с длинными сильными пальцами, распухшими суставами и ногтями, которые никогда не бывали чистыми.
Ирэн предполагала, что в молодости мать могла быть красива, но сейчас… Как такая женщина могла обнимать такого мужчину, как Себастьен? Это так она пользовалась своей силой? Возможно ли использовать магию в таких целях?
Ирэн опустила глаза на свои руки и испытала прилив паники. Они были более гладкие, чем у матери, суставы еще не начали утолщаться, но это были руки Урсулы – длинные пальцы, широкая ладонь, вены, которые уже намечались на запястьях. Она прижала ладони к щекам, задаваясь вопросом, не стала ли ее кожа темнеть и не вплелись ли в волосы первые предательские седые волоски.
– Ирэн! – позвал Себастьен и протянул ей свободную руку. – Ma fille!
Она сняла шляпу, как можно тщательнее стряхнув с волос налипшую садовую грязь, и направилась через дорогу к отцу. Однако сомнения не покидали ее.
В ту ночь, когда Урсула и Себастьен пошли спать, а в доме было темно и тихо, Ирэн поставила в подсвечник новую свечу и бросила в карман плаща коробку серных спичек. Она выскользнула за дверь бесшумно, как кошка, и направилась к подвалу. Медленно-медленно она приподняла наклонную дверь, чтобы не заскрипели петли. Только благополучно спустившись по ступенькам и закрыв дверь над головой, Ирэн чиркнула спичкой и зажгла свечу. Пламя замерцало в оплетенных паутиной углах, заставив тень на стене вздрагивать, как будто за ней наблюдал призрак.
Ирэн не раскрыла камень, а просто присела рядом с табуретом, на котором он стоял, и вытащила из-под табурета старинную книгу. Она положила гримуар на рабочий стол, в свете свечи сняла мешковину, которая защищала его, и открыла потемневшую от времени кожаную обложку.
Под строгим взглядом Урсулы она часами сидела, съежившись, за кухонным столом с гримуаром в руках. В книге не было особого порядка или какой-то структуры: она представляла собой обычный сборник рецептов заговоров, лекарственных трав, зелья и заклинаний. Она перечитывала каждую страницу много раз и теперь помнила название заклинания, которое искала, потому что его было чертовски трудно перевести:
Приворотное зелье для привлечения нерасположенного возлюбленного
А еще она помнила его, потому что это был единственный рецепт, который Урсула захотела, чтобы она пропустила. Мать вырвала книгу у Ирэн из рук, прежде чем она коснулась страницы, и на вопрос «почему?» ответила:
– Возможно, это самое опасное заклинание во всем гримуаре.
– Но почему? Это всего лишь любовное зелье, разве нет?
– Ирэн, любовь – самое опасное чувство. Когда его навязывают – когда используют его как оружие! – могут произойти ужасные вещи. Зельем или заклинанием настоящую любовь не создашь.
– Можно я хотя бы прочитаю? Можно посмотреть, как…
– Non! Absolument pas[56]. – Когда Урсула перешла на французский, ее голос стал жестче. – Дочка, ты играешь с вещами, в которых не разбираешься.
– Все-таки я не понимаю…
Урсула напугала дочь, отбросив ее руку и с шумом, без привычной бережности к хрупким страницам, захлопнув книгу.
– Не спорь!
Урсула контролировала каждое занятие с гримуаром и позаботилась о том, чтобы он никогда не был открыт на запретной странице. Теперь Ирэн задалась вопросом: а что, если причина была в этом? Возможно, Урсула солгала ей. Возможно, ее мать наложила заклинание на отца, связав его с собой не через любовь, а при помощи магии.
Если это было правдой, то являлось наглядным доказательством невероятной силы, и Ирэн хотела иметь такую силу сама.
В колеблющемся свете свечи она нашла страницу и склонилась над ней, чтобы расшифровать размытый почерк. Прочитать текст было почти невозможно. Она смогла разобрать необходимые травы: мать-и-мачеха, любисток, манжетка, коровяк, омела. Пояснения не имели для Ирэн никакого смысла: беспорядочный набор старинных слов, которые было слишком трудно разглядеть в темноте. Ей нужно было больше света. И словарь.
Она подняла руки со страницы и повернула ладонями к себе. На них была въевшаяся пыль, черная и липкая, копившаяся десятилетиями. При взгляде на нее у Ирэн внутри заныли первые проблески силы. Она прижала ладонь к животу, удивляясь новому ощущению, и в тот же момент она испытала глубокую, до мозга костей уверенность, что ее мать никогда не
