Ирэн аккуратно закрыла книгу и снова спрятала в мешковину. Она сунула ее под табурет, потушила свечу и на ощупь пробралась назад к ступенькам. Выбравшись из подвала и снова оказавшись в безопасности в своей комнате, она стащила с себя одежду и дрожащими от радостного волнения руками натянула ночную рубашку. Было уже далеко за полночь, но она лежала на постели без сна, свернувшись калачиком из-за боли в животе и задаваясь вопросом, когда же проявится остальная сила.
«Никогда еще за долгую историю ведьм рода Оршьер, – подумала она, – девочка не хотела так сильно стать ведьмой». Настоящей ведьмой, как великая Урсула или пророчица Лилиан. Могущественной ведьмой, которая могла бы подчинять людей своей воле. Искусной ведьмой, которая смогла бы подняться над своим низким происхождением и стать леди.
Она обхватила колени, наслаждаясь своей болью. Она приближалась. Ирэн чувствовала ее. Сила приближалась.
И она не могла ее дождаться.
4
– Тебе следует с уважением относиться к маман, – сказал Себастьен. – Она едва не погибла, спасая тебя.
– Ох, папá, я уже тысячу раз слышала эту историю! Прошу, не надо снова ее рассказывать.
– Тогда не заставляй меня ее вспоминать.
Ирэн скривилась и оттолкнула миску с рагу из баранины. Аппетита как не бывало. Она терпеть не могла выслушивать замечания от отца. Он был единственным человеком в мире, чье мнение для нее имело значение.
– Сходила бы ты за ней и извинилась.
Просить извинения Ирэн тоже терпеть не могла. Все это казалось ей несправедливым – по крайней мере, сегодня.
– Я всего лишь сказала, что хотела бы, чтобы сегодня у нас было что-то получше, чем рагу из баранины.
– Тогда, может, самой и стоило приготовить?
– Сегодня мой день рождения!
– Да. Семнадцать. Уже не ребенок.
– Ты принимаешь ее сторону, да? Ты всегда так делаешь!
Какое-то время Себастьен молчал, кроша изящными пальцами ломоть черного хлеба и глядя в камин, где, смягчая серость дома и его старой меблировки, танцевали желтые язычки пламени. Когда он снова заговорил, его голос подрагивал от горечи:
– Это не вопрос принятия чьей-то стороны, понимаешь, – сказал он по-французски, как делал всегда, когда они оставались наедине. – Мать была предана тебе еще до твоего рождения. И почти со всем справлялась в одиночку. Меня едва ли можно назвать твоим отцом…
Ирэн сделала вдох, чтобы возразить, но он приложил палец к губам, и ей пришлось промолчать.
– Хороший отец все время был бы рядом. Подарил бы тебе собственную арфу, чтобы ты училась играть. Позаботился бы о том, чтобы твоим мужем стал хороший, трудолюбивый, честный человек – лучше, чем он сам когда-либо был.
– Папá! Какой муж?
– Ты уже в подходящем возрасте. Это может произойти в любое время.
– Я не знаю никого, за кого хотела бы выйти замуж.
– Это прекрасная деревня. Я видел здесь не одного молодого человека, занимающегося торговлей или вспахивающего свое поле.
– В Тенбери? Я бы ни за что не вышла замуж за кого-то из этих мужланов!
Себастьен поднял на нее взгляд. В свете огня его серебристые глаза были похожи на старинное олово.
– За кого же ты собираешься выйти замуж, дочка?
Ирэн не хотела отвечать, но слова вырвались из нее с силой вулканической лавы:
– Я выйду замуж за лорда. Я собираюсь стать леди.
Когда девушка произносила эти слова, в животе, как бы подтверждая ее собственное предсказание, снова появилась боль.
Себастьен не стал смеяться, хотя они оба знали, что Ирэн сказала нечто из ряда вон выходящее. Он помолчал еще какое-то время и наконец сказал:
– Если только не забудешь свою маман и то, чем ей обязана.
Ирэн подумала о том, как некстати была бы ее мать в богатом доме.
– Она предпочитает моему обществу животных, папá. Думаю, тебе это известно.
– Ты ошибаешься, ma fille.
– Откуда тебе знать? Тебя здесь никогда нет! Ты ничего не знаешь о моей жизни!
Себастьен окинул ее долгим печальным взглядом и даже не попытался возразить. На столе между ними лежали подарки на день рождения: подержанная книга о травах от матери и пара кружевных перчаток от отца – красивые вещи, которые Ирэн никогда бы не смогла носить на ферме.
Она посмотрела на них и скрипнула зубами от досады.
* * *На следующее утро Себастьен ушел с арфой через плечо и походным мешком на спине. На повороте он приподнял шляпу в знак прощания, его длинные волосы развевались на ветру и сверкали золотом на солнце. Ирэн и Урсула смотрели, как он уходит: Ирэн, сцепив руки, а Урсула, повязывая фартук из грубого полотна.
Когда он ушел, мать сказала:
– Думаю, лучше поскорее снова заняться картошкой.
Ирэн вздрогнула от отвращения. Она устала и сгорала от нетерпения. Она почти не спала этой ночью, ворочаясь из стороны в сторону на постели, глядя в окно на полную луну, которая словно призывала ее и заставляла сердце гореть желанием.
В полночь она поднялась с постели и опустилась на колени у окна, глядя на каменную стену вокруг сада, которая в лунном свете казалась сделанной из позолоченного серебра. Вдали в окружении звезд возвышался Грандж – внушительный, элегантный и отчужденный, как любой замок. Он символизировал все, о чем Ирэн мечтала, и, пока она в тоске глядела на него, в животе снова отозвалась боль. Она усиливалась, как будто в теле рождалась сила. Ирэн чувствовала зов кристалла из сырого и темного подвала.
Ощущала ли это Урсула? Или она настолько погрязла в бесконечной работе, в чистке стойл и чрезмерной заботе о животных, что магия покинула ее?
Ирэн вернулась в постель, но продолжала лежать, не смыкая глаз, тревожась о том, что тяжелая работа на ферме разрушит и ее растущую силу.
Теперь, когда она вспоминала обо всем этом в ярком утреннем свете, боль в животе поднялась до груди, и Ирэн не смогла сдержаться, чтобы не прижать руки к сердцу.
– Ты заболела? – спросила мать.
– Месячные, – простонала Ирэн.
Это было неправдой, хотя ощущения во многом схожи. Это была магия. Она обрушивалась на нее, как река, угрожающая, что выйдет из берегов.
– У тебя жар?
Урсула протянула руку, чтобы проверить ее лоб.
Ирэн, содрогнувшись от отвращения, отстранилась от руки с черными ногтями и мозолистыми ладонями. Урсула тут же отдернула ее.
– Что уже не так? – требовательно спросила она.
– У тебя рука грязная.
– Выходит, ты слишком хороша и чиста, чтобы тебя касалась мать?
– Я не это имела в виду…
– Да нет, это. Разумеется, это. Смысл предельно ясен.
Глаза Урсулы блеснули. Ирэн никогда раньше не видела, чтобы мать проливала слезы.
– Ты думаешь, что если тебе семнадцать и ты красива, как летнее небо, то ты никогда не станешь бесцветной и седой, как я сейчас. Ты думаешь…
– Я думаю, – выпалила Ирэн, – что ты могла бы что-то с этим сделать, если бы попробовала!
