– Ну вы все же поищите, а то у поляков так бывает. Жолнежам платить нечем, а денежка водится.
– Поищем, милостивец, поищем.
– Что с прочими припасами?
– С голоду не помрем, государь, а в Вязьме изрядный запас продовольствия и порох имеется. Не пропадем, а скоро из набега царевич Арслан воротится, все одно чего-нибудь да притащит, басурманин!
– Хорошо, но надобно о нуждах наших думу боярскую и собор известить, ну и о победе, конечно. Я собору обещался Смоленск отбить, а теперь пусть они свои обещания сдержат.
– Известим, государь, как не известить, – довольным голосом прогудел Черкасский, – не каждый день таковая радость случается!
– Погоди радоваться, князь, расскажи лучше, много ли пленных взяли?
– Живых да легко пораненных – близ семи сотен. Все больше литва да ляхи, но есть немного немцев скотских да фряжских[45]. Фряжские пушкари, кстати, совсем без боя сдались и просятся на службу.
– Ну еще бы, как их после такого штурма сразу не поубивали, – хмыкнул я. – Итак, судя по донесениям лазутчиков, гарнизон был примерно в тысячу двести человек ратных. Это получается пятьсот побитых у ляхов?
– Да кто же их считал, кормилец?
– Так посчитайте, а то, может, еще где супостаты прячутся.
– Если и прячутся, так найдем!
– Ну-ну. Теперь следующее: давайте думать, что дальше делать будем.
– Как «что делать»?
– Ну смотрите: поляков мы побили, город взяли. Только ведь сил у Сигизмунда еще много, и война покуда не закончена. А ну как он соберет войско да навалится на нас? Так, может, не станем ждать да сами навалимся?
– Дозволь слово молвить, государь, – вышел вперед Пушкарев.
– Говори, Анисим.
– Прости, царь-батюшка и вы бояре высокородные, если что не так скажу. Оно, конечно, мне не по чину, да не по отечеству вперед вас говорить…
– Не тяни кота за хвост, говори дело!
– Дело так дело, – не стал перечить Пушкарев. – Ты, государь, спрашиваешь, что делать? Так я вот что скажу: не надо ничего делать! Ты, я знаю, молод, горяч и в войне удачлив, только сейчас бы не воевать, а поберечь силы. Их у нас мало, а врагов – много. Вот, к примеру, если, пока мы с ляхами воюем, налетят на нас крымцы, тогда как? Дворяне, особенно у которых поместья в тех местах, непременно ведь разбегутся. Опять же со свеями непонятно что. Оно, конечно, ты с королем Густавом Адольфом родня, а только у государей бывает, что и с родными братьями ратятся, не то что с зятьями. Сейчас-то войско наше ляхов побило да крепость, какую они три года осаждали, первым приступом взяло. Самое время с ними о мире потолковать, потому как ляхи свеев не раз бивали. Оно, может, и не моего ума дело, а только худой мир лучше доброй ссоры.
– Смотри-ка, сколь разумно ты рассудил, – усмехнулся я, – тебе бы не в стрельцах, а в посольских дьяках служить. Что скажете, воеводы?
– Верно стрелецкий полуголова толкует, – решительно заявил Черкасский, – нет у нас сейчас сил воевать. Намедни боярский сын Ножин приехал из Вязьмы, сказывал, будто атаман Баловень прослышал, что ты, государь, в поход ушел – и озорует под Москвой.
– Ты мне этого не говорил, – заметил я в ответ.
– Так к штурму готовились, – пожал плечами князь, – не стал отвлекать.
– Понятно. Что еще ты мне не рассказывал, чтобы не отвлекать?
– Видит бог, государь…
– Ладно-ладно… кто еще что думает?
– Дозволь слово молвить, государь, – обратился молчавший до сих пор князь Мезецкий.
– Говори.
– Князь Дмитрий Мамстрюкович и полуголова стрелецкий верно говорят, что врагов у нас много, а сил мало. Только не след давать ляхам передых! Ты царевича Арслана в набег послал. Да только что он со своими татарами один сделает? Надобно на Литву крепче ударить да позорить как следует, чтобы они не о походе на нас думали, а о том, чтобы свои земли защитить. Всем войском, конечно, идти не след, а если казаки да дворяне сходят, то будет и врагу урон, и нам передышка. Тем временем можно и Смоленск укрепить, и на Баловня войско послать.
– Ясно. Ну а ты, кравчий, что скажешь? – обратился я к Вельяминову.
– Как повелишь, государь, так и сделаем, – отозвался Никита, – а только и я за то, чтобы сперва в Смоленске закрепиться, а потом дальше думать. Может, король Жигимонт и не захочет более воевать, особливо если ты с королем Густавом замиришься. А что до Баловня, так Москва, я чаю, не совсем голая осталась. Должен с ним князь Дмитрий Михайлович сладить. Тем паче казаки его хоть и побаиваются, но любят. А вот на южную границу войско послать самое бы время, а то, не ровен час, налетят татары, так беда будет!
– Ну хорошо, – отозвался я, поразмыслив, – на том и порешим. Князь Черкасский будет в Смоленске воеводой с половиной войска. Пусть чинит стены да город в порядок приводит. Князь Мезецкий с казаками пойдет на Литву в набег, там, я чаю, Арслан не все еще разорил. Ну а я со своим полком покуда тут побуду, а там поглядим, может, сразу в Новгород, а может, еще куда.
На следующее утро я решил навестить Храповицкого. Несмотря ни на что, пан Якуб и особенно пани Марыся были глубоко симпатичны мне. В конце концов, война не продлится вечно, и значит, мы не будем вечно врагами. Приказав седлать лошадей, я вышел из архиепископского дворца, ставшего моей резиденцией, и наткнулся на своего постельничего князя Буйносова. Сей доблестный муж был занят тем, что выговаривал что-то старшему из моих рынд Василию Лыкову. Тот в ответ только усмехался, но в чем дело – было решительно непонятно. Увидев меня, оба поклонились и уставились в глаза, изобразив внимание.
– Здорово, болезный, – поприветствовал я Ваську, – как хворь твоя, не прошла ли?
– Какая хворь, государь? – изумился тот.
– А что, не было никакой болезни?
– Господь миловал…
– А если миловал, то где ты в бою был, любезнейший?
– Так там, где ты меня с прочими рындами и поддатнями оставил,
