– Давно прибыл?
– Только что, государь.
Теперь понятно: доложился охране, те дали знать Черкасскому. Были бы рейтары или стрельцы – доложили Вельяминову, но сегодня не их день. Бог с ним, потом разберемся.
– Накормить, напоить, спать уложить, – велел я, показывая на гонца, – да за службу дать…
– Полтину, – закончил за меня Никита, пока я не одарил служивого паче меры, как уже не раз бывало.
Ну полтину так полтину; гонец, еще раз поклонившись, ушел обрадованный, а я повернул голову к дьяку, разбиравшемуся с посланиями:
– Что там?
– Печати целы, государь.
– Уже хорошо, а написано что?
Дьяк вздохнул, набрав побольше воздуха, затем резким движением сломал печать и, развернув свиток, начал нараспев читать:
– Государю, царю и великому князю Ивану Федоровичу верные его холопы Никита Романов, Дмитрий Трубецкой да Иван Мстиславский челом бьют. В нынешнем 121 году…[49]
С трудом продираясь сквозь монотонный голос дьяка, привычно выговаривавшего присущие этому веку канцеляризмы, я пытался вникнуть в содержание документа. Судя по всему, послан он был еще до получения известий об удачном штурме Смоленска, а потому писавшие осторожно интересовались, как идут дела. Жаловались также на скудость, как людьми, так и денежную. Подати не поступали, торговля никак не набирала довоенные обороты… короче, хоть ложись и помирай!
– А пуще того, великий государь, прознав про твое отсутствие, вор казак по прозванию Баловень вздумал подойти к Москве и грозить разорением, требуя кормов богатых за службу ратную. А мы, твои верные холопы, никакой службы от сих разбойников николи не видели и никаких кормов оным ворам давать не захотели. А сей разбойник и душегуб Баловень за то всяко лаял и бесчестил твое царское величество. Тогда князь Дмитрий Пожарский со товарищи и прочими московскими чинами на сего Баловня крепко ударил и самого его и многих людей его побил! А было сие в двадцатый день месяца мая. И сидит теперь сей вор в заточении, ожидаючи твоего суда милостивого и строгого, а ты нам, государь, отпиши, держать ли его дальше в темнице, тебя дожидаясь, или казнить сразу!
Теперь понятно: подошли разбойники и поставили на счетчик мою разлюбезную думу. После чего лучшие люди присели от страха на пятую точку и стали ожидать развития событий. Но тут, на счастье, сильно болевшему в последнее время Пожарскому стало лучше, и он пресек беспредел. После чего лучшие люди встрепенулись и доложили, что все разрулили. Красота! А ведь теперь их еще и наградить придется за верную службу. Их, а не Пожарского! Хотя Пожарского тоже, но сперва их. Формально управлять Москвой остались собор и боярская дума, но реальная власть была сосредоточена в руках именно этого триумвирата. Почему их троих? Ну, Дмитрий Михайлович был, во-первых, сильно болен, а во-вторых, ниже всех отечеством. Таким образом, чтобы поставить его во главе, надо было включить и всех, кто выше его происхождением, а их, паразитов, и так слишком много на моей шее. Вот и пришлось ограничиться этими тремя наиболее авторитетными боярами. Ну, в принципе, ругаться сильно нечего: как бы то ни было, а с ситуацией справились. Теперь – что делать дальше? Судьба Баловня меня интересует в самую последнюю очередь. Пусть хоть с солью его съедят. А вот казаки, бывшие с ним, как раз интересны, особенно если придется воевать дальше.
– А тех казаков, – продолжал читать дьяк, – кои в винах повинились и захотели твоему царскому величеству послужить, поверстали в службу, разделив на три полка. Первый отослали под начало воеводы Михаила Бутурлина под Воронеж в опасении татарских набегов. Второй отослали к его брату Василию, посланному ранее в Астрахань очистить волжский торговый путь. Третий же под началом воеводы князя Семена Прозоровского отправили в опасении свейского воровства в новгородские земли.
– Весьма рады мы радению к делам верных слуг наших, – объявил я, прослушав наконец донесение боярского триумвирата, – еще есть какие дела?
– Есть, как не быть, – поднялся с лавки Куракин, – рында твой, князь Василий Лыков, отъехать просится.
Васька Лыков после приснопамятного награждения безвылазно сидел в шатре, окружив его вооруженными холопами и сказавшись больным.
– Что так? Мы его службой премного довольны и никакой опалы на своего верного стольника не возлагаем!
– Да занедужил… – пожал плечами ходатай.
– Ну, коли занедужил, тогда чего уж. Все под Богом ходим. Вот напишем ответ думе, пусть и отвезет. А заодно лекарю моему О’Коннору покажется, пусть пролечит его, болезного.
– Спаси тебя господь, государь.
– Еще есть надобности?
– Да покуда нет…
– Тогда я вопрос вам задам. Каково дела движутся на бастионах?
Услышав вопрос, воеводы начали морщиться, как от зубной боли. Ван Дейк, тщательно изучив уцелевшие укрепления смоленской крепости, составил план по превращению ее в настоящее чудо современной фортификации. Ознакомившись с проектом, а главное – со сметой, я посоветовал своему розмыслу умерить аппетит и спуститься с небес на грешную землю. Поразмыслив, Рутгер согласился со мной и составил новый проект. Суть его заключалась в следующем. Основой укреплений оставались прежние каменные стены, которые предполагалось усилить артиллерией, переброшенной из крепостей внутри России, потерявших свое значение для обороны страны. Но в проломах стены не восстанавливать, а построить на их месте современные бастионы. Для начала дерево-земляные, с тем чтобы впоследствии обложить их камнем. Этот проект по количеству работ, а главное – по цене выглядел куда более реальным. И что еще немаловажно, ничего не мешало позже вернуться к первоначальным замыслам и окружить весь кремль кольцом каменных бастионов. Эх, были бы деньги, а сунуть их всегда есть куда!
Так вот, весь фронт работ был разделен на участки, руководить работами на которых были поставлены мои драгоценные воеводы. Главным прорабом стал, естественно, сам Дмитрий Мамстрюкович. Увы, похвастаться воеводам было особо нечем. Большинство укреплений существовали до сих пор лишь в виде разбивки на местности, а поскольку я сразу дал понять начальным людям, что спрашивать буду с них без всякой снисходительности, повод для беспокойства у них был.
