– Государь… – как можно жалобнее протянул Иван Куракин, – невмест…
– Чего?.. – быстро обернулся я к жалобщику.
– Людишек работных не хватает, царь-батюшка, – быстро поправился тот, – особливо мастеров добрых. Да чего там, заступов железных – и то нехватка! Трудники деревянными копают, а много ли ими сделаешь?.. Кормов опять же нет. Уж ты ведаешь, государь, что мы сами недоедим, а твою волю исполним, но есть же и предел силам человеческим!
С одной стороны, дородное тело Куракина совершенно не говорило о голодном житье своего обладателя, с другой – жалобы-то справедливы. И с кормами не очень хорошо, и с инструментами. Тем более что первым делом посоха была поставлена уничтожить следы осадных работ, с тем чтобы не облегчать полякам жизнь, если они, паче чаяния, появятся.
– А кому легко, бояре? – с сочувствием посмотрел я на собравшихся. – Господь терпел и нам велел. Ведомо ведь вам, что посланы гонцы во все соседние города и монастыри с требованием прислать людей и корма. Терпите – и все будет… и работайте, работайте!
Едва отпущенные мною бояре вышли, я обернулся к своим приближенным и, поискав глазами Пушкарева, спросил:
– Стало быть, сторожится Лыков?
– Да, государь, носа из шатра не кажет.
– Ну и славно.
– Звал, государь? – В палату, запыхавшись, вбежал Федор Панин. – Мне Михальский сказывал…
– О, проходи, Федя; это славно, что ты вернулся, разговор у меня есть к тебе, про дружка твоего неразлучного. Совсем стервец от рук отбился, да. Вы, кстати, как съездили, удачно? Что слыхали, что видали?
Даже вдали от стольного града Москвы ко мне попадает немалое количество разных документов. Челобитные, доносы, всякого рода грамоты. Необходимость вникать в огромное количество мелких и по большому счету не очень важных деталей любого может ввести в черную меланхолию. Нет, пора стряхнуть с себя это проклятое оцепенение и заняться делом…
– Ваше величество, – вывел меня из состояния задумчивости голос Лизхен, – с вами все хорошо?
– Да, а почему ты спрашиваешь?
– У вас такое лицо…
– Все в порядке, милая, просто мне пора уезжать.
– Вы возьмете меня с собой?
– Нет, не сейчас. Вы с Фридрихом теперь отправитесь в Москву. Там есть слобода, или, по-нашему – квартал, где живут немцы. Там Фридрих купит или построит дом, где вы будете жить, пока я не вернусь.
– Как прикажете, ваше величество.
– Ну-ну, не дуйся.
– Что вы, я и не думала, просто я буду скучать.
– Ничего не поделаешь.
Встав, целую на прощанье девушку и решительно выхожу из горницы, тут же наткнувшись на Буйносова.
– Вот что, стольник, вели собираться всем воеводам да прочим начальным людям. А сейчас кликни ко мне Вельяминова.
Старший постельничий угодливо кивает и тут же бросается вон. Через минуту слышно, как он сочным басом раздает распоряжения слугам, и в архиепископских хоромах начинается суета. Обернувшись, вижу перед собой Михальского. Мой телохранитель, как всегда, подтянут и щеголеват. Лишь в уголках глаз заметна затаенная печаль. По какой-то безмолвной договоренности мы с ним не говорим о его последней поездке на родину. Хотя я знаю, что там случилось, и он тоже знает, что мне все известно.
– Звал, государь? – вваливается к нам Никита.
– Готовимся к отъезду, – оборачиваюсь я к нему.
– Куда повелишь?
– В Новгород, но не сразу. Надо будет еще в одно место заглянуть.
– Кого с собой брать будем?
– Рейтар, кирасир и драгун фон Гершова. Ну и казаков пусть Михальский прихватит помимо своей хоругви, куда же без них. Обоз не брать, идем одвуконь да третья – с припасом. Нагой здесь еще?
– А куда же он денется… прикажешь брать его с собой?
– Нет, пусть скачет в Москву. Письма повезет о делах наших и прочем. Да еще распоряжение в Посольский приказ, чтобы не мешкая выслали в Новгород дьяков толковых да подарки для короля и его придворных.
– Не успеют.
– Должны успеть. О том говорено заранее, да и, по-хорошему, они уж в пути должны быть. Этот так, на всякий случай.
– Что с остальными нашими?
– Пусть тоже в Москву возвращаются. Да, с ними пусть мой Фридрих поедет, ну и сам знаешь кто. Кроме того, пусть не забудут Кшиштова Радзивила захватить и его жеребца. Причем жеребец как бы не важнее. Пошли кого-нибудь приглядеть.
– Может, Мишку?.. – задумчиво говорит Никита, но тут же, спохватившись: – Не-а, Романова нельзя, лучше Федора.
– Он мне нужен, – качает головой Михальский, – проводить старика и девушку да за пленным с лошадью присмотреть – всякий может, а Панин и в походе пригодится. Пусть Ефим Лемешев – ну, который дядька его, – проводит, заодно и добычу Федькину домой отвезет. И боярскому сыну лестно будет царское поручение исполнить, и нашему пострелу прибыток.
– У всех прибыток… – говорю с тяжелым вздохом, – один я, сиротинушка, неприкаянный.
– Полно, государь, – усмехается Никита, – гляди-ка, чего покажу…
С этими словами мой кравчий лезет за пазуху и достает оттуда то-то вроде кисета. Я с любопытством гляжу на его манипуляции. Вроде как Никита – противник курения, и там явно не табак. Тем временем он разворачивает кисет и высыпает на ладонь горсть серебра. Выбрав одну из чешуек, Вельяминов протягивает ее мне. Внимательно рассматриваю поданную мне копейку. Да, именно копейку, потому как на продолговатой монете вычеканен московский ездец, протыкающий змия. По неровному краю идет надпись, хотя это не надпись, а число. Сейчас числа пишут буквами. Недоуменно повертев чешуйку в руках, спрашиваю у Никиты: в чем, мол, дело?
– Да смотри, государь. – И читает мне надпись: – «В год сто двадцать первый, в царствование благоверного царя Ивана Федоровича…» Твоя первая монета! Ты, покуда герцогом был, чеканил ли свою монету? То-то же!
– Ладно, – улыбаюсь я на его восторг, – угодил. А откуда?
– Да у Нагого с собой была. Только-только чеканить начали. Каково!
Восторг Вельяминова можно понять. Экономика в последнее время стояла, и чеканка монеты почти прекратилась, тем более что из трех монетных дворов страны один остался в захваченном шведами Новгороде, а другой
