– У меня больше нет рабов, – повторил Марк, делая глоток. Пиво потекло ему на грудь. Это случилось не в первый раз, китель был мокрым насквозь. – Великий Космос, я уже и не надеялся. Дядя, я твой должник. Прикажи мне залезть на парапет и прыгнуть вниз – прыгну, клянусь мамой, прыгну…
Бред, отметил Тумидус. У мальчика пьяный бред. Или это у меня пьяный бред?! Он представил всех рабов Марка, собранных в одном месте. Вот мальчик взлетает в космос, поводки, связывающие его с рабами, натягиваются, рвутся… В разыгравшемся воображении консуляр-трибуна рабы, получившие свободу, благодарно махали Марку платочками. Чепуха, какие платочки? Рабов сразу же перехватили надсмотрщики, распределили по другим хозяевам. Это накатанная схема в случае смерти хозяина… Смерть? Неужели каждый взлет антиса, индивидуального или коллективного, – своего рода смерть? Тогда получается, что каждое возвращение из волны в материю – своего рода рождение?
Метафизика. Будь ты проклята, метафизика!
– Никуда не лезь. – Он кивком поблагодарил бармена, принесшего коктейль, и вторым кивком отправил бармена прочь, за стойку. – Никуда не прыгай. Марк, давай по порядку. Ты обезраблен?
– Да.
– Это точно?
– Точней не бывает.
– Ты пьешь из-за этого?
– Да.
– На радостях?
– Да.
– Это сарказм?
– Нет.
– Выпьем?
– Да.
Коктейль оказался неожиданно горьким – то, что требовалось Тумидусу в данный момент.
– Еще раз, – попросил он. Конфликт с Советом антисов внезапно показался ему пустяком, не заслуживающим внимания. – Ты обезраблен?
– Не начинай, – отмахнулся Марк. – Вот как ты думаешь: я астланин или помпилианец?
– Астланин. Ты же сам сказал, что астланин?
– Ну сказал.
– И по космосу пешком бегал, и татуировки…
– Татуировки! – Племянник скорчил убийственную рожу. – Плевать я хотел на татуировки! У меня были рабы, а теперь их нет! Вот в чем дело, вот где праздник…
– Какой праздник?! – взорвался Тумидус. – Какой, к чертям собачьим, праздник?!
– Ты еще по морде мне дай, – предложил Марк. – Дядя, кто теряет рабов, взлетев в колланте?
– Помпилианцы.
– Я взлетел и потерял. Кто я?
– Помпилианец.
– Вот! А ты: пешком, татуировки… Я помпилианец! Натуральный обезрабленный помпилианец! Волк Великой Помпилии. Я волк!
Марк завыл, напугав бармена до икоты. В восторге от хозяина, вскочил Катилина – зашипел, зафыркал. Зверь бы зарычал, да ягуары лишены этого таланта.
– Ты что? – изумился Тумидус. – Ты считал, что ты больше не помпилианец? А как же служба?
Кретин, напомнил он себе. При чем здесь служба?!
– Считал, дядя. Ты даже представить не можешь, как я это считал! Ты сдохнешь, если представишь. Я еле сдерживался, чтобы не брать в рабство первых встречных. Это доказывало мой расовый статус. Я нахватал рабов столько, что еле удерживал эту орду на поводках. Так едят, не в силах остановиться. Набирают вес, сидят сиднем, жирные бегемоты, пыхтят, но жуют, жуют…
Марк говорил медленно, с преувеличенно четкой артикуляцией, следя за построением фраз. Так говорят люди, контролирующие каждый свой шаг. Так они говорят, когда напиваются до зеленых чертей.
– Как только я видел кого-то, не принадлежащего к нашей расе, мне хотелось взять его в рабы. Это психоз, господин консуляр-трибун, острый психоз. Я мучился, боялся срывов, заработал бессонницу. Я старался не встречаться ни с кем, кроме наших. Представляешь, я подумывал о самоубийстве! Если бы не дочь…
Если бы не дочь, отметил Тумидус. Другой бы вспомнил про жену.
– И вот, – Марк помахал стаканом, расплескивая пиво, – я помпилианец! Это точно, как в аптеке. Я помпилианец, мой статус подтвержден раз и навсегда. Я помпилианец, – это слово молодой офицер произносил по складам, наслаждаясь каждым звуком, – и я больше никого не могу заклеймить. Не надо сдерживаться. Не надо мучиться. Можно расслабиться. Можно спокойно видеть вудуна, брамайна, варвара, гражданина Тилона, Хиззаца, Борго…
– Только не Борго! – вырвалось у Тумидуса.
– Почему?
– Их нельзя видеть спокойно. Веришь?
– Хорошо, – согласился Марк. – Сожжем Борго кварковыми торпедами. В остальном, дядя, я прав. И ты еще спрашиваешь, почему я счастлив? Я бы расцеловал тебя, да боюсь, ты неправильно поймешь. Лучше я оплачу твою выпивку.
Рабство, подумал Тумидус. Мальчик счастлив. Рабство. Мальчик. Папа Лусэро. Рахиль Коэн. Не надо мучиться. Нейрам Саманган. Можно расслабиться. Скандал. Мальчик. Рабство. Папа. Что-то я упускаю. Что? Оно лежит на поверхности, просто я пьян, я не вижу…
– Рабство! – завопил он на весь бар. – Ну да, рабство!
Бармен помахал ему полотенцем.
– Решили? – спросил бармен. – Так чей я буду раб?
– Ничей, – объяснил ему Марк. – Ты будешь свободный человек на свободной планете. Я просто изобью тебя в хлам. Ты что, не видишь, что у клиента пиво закончилось?
Чудо из чудес, Тумидус-младший был само дружелюбие.
– Рабство, – упорствовал Тумидус-старший. – Рабство и освобождение. Марк, ты гений!
– Я гений, – согласился племянник.
– Мы спасем Папу!
– Мы спасем Папу, – согласился племянник. – А как мы спасем Папу? Мы, гении, все тугодумы.
– Двадцать лет назад, – сказал Тумидус. – Это случилось двадцать лет назад. Ты тогда прогуливал школу, доводя учителей до белого каления, а имперская безопасность рыдала вот такими, – он показал какими, – слезами, ожидая, пока у тебя сойдут прыщи и вырастут мозги. Моя галера стояла на Террафиме, в Эскалоне. Дыра дырой: пророки, фанатики, титулованные козлы с тупыми шпажонками…
Марк наклонился вперед. Взгляд племянника сделался трезвым, твердым и неприятным. Тумидус узнал этот взгляд. Так смотрел он сам два десятка лет назад, так смотрел он и сейчас, когда чуял свежий след добычи. Консуляр-трибун не видел себя со стороны в такие минуты, но ошибка исключалась. Семейное сходство, господа!
– Я знаю, чем славится Эскалона, – бросил молодой офицер. – Дальше!
Глава девятая
Травма рождения, или Не бойтесь, я быстро расту
IВпереди рысили криптиды.
Спруты резво перебирали щупальцами, сильными и упругими, – ни дать ни взять восьминогие кони из фольклора докосмической эры. Ага, подумал Гюнтер. Зря, что ли, большинство флуктуаций континуума носит имена мифических чудовищ! Сказка – ложь, да в ней намек… Предки не умели летать к звездам, но менталы среди них рождались. Мало ли что они могли увидеть под шелухой, чтобы после рассказывать соплеменникам у костра страшные байки. Запечатлеть в виде примитивных плоских рисунков. Вышел же я сам в детстве на контакт с Региной ван Фрассен, обретавшейся за тридевять парсеков от
