Но позже, когда дед попросил прочесть ему «Трое в лодке, не считая собаки», все изменилось. Книга захватила меня, я впервые понял, что значит выражение «искрометный юмор», – почувствовал, что получаю от чтения удовольствие, хохочу в голос и по несколько раз перечитываю самые выдающиеся пассажи и реплики. Это была чистая интеллектуальная радость, радость открытия, радость нового.
И однажды утром, лежа в постели, мучаясь от нестерпимой жары и слушая грустную мелодию фортепиано с первого этажа, я вдруг понял, что хочу еще – хочу читать, и чем больше, тем лучше.
Я зашел в кабинет дедушки и оглядел его огромный книжный стеллаж с рядами аккуратных разноцветных корешков.
Книги стали моим обезболивающим. Они помогали не думать о разводе родителей, о слепоте деда и о том, что вся моя жизнь всего за пару месяцев превратилась в черт знает что. Читая, я лучше понимал, что со мной происходит. Писатели объясняли мне мои собственные ощущения, я прочитал у них о том, что такое тоска и обида, и, прочитав, стал легче относиться к собственным эмоциям, – через книги я научился принимать себя.
Дед посоветовал мне начать с американских фантастов. Я прочитал собрание сочинений Рэя Брэдбери, запоем проглотил пятитомник Роберта Хайнлайна и трехтомник Айзека Азимова. Фантасты закончились, но мне было мало, и я взялся за классику – за тех писателей, которые были ближе всего по духу к моему любимому Джерому: О’Генри, Марк Твен, Ильф и Петров и ранние рассказы Чехова.
Все летние каникулы мы провели у бабушки с дедушкой. За это время я прочел больше тридцати книг. Но близилась осень, новый учебный год, а ездить в школу из Грушевки мы с Егором не могли – рассветовский школьный автобус не доезжал; ведь здесь была своя школа. В итоге на семейном совете взрослые, мама и бабушка, решили, что менять школу нецелесообразно и лучше дать нам, детям, возможность вернуться в привычную среду. Мама боялась возвращения, она морщилась, словно от дикой мигрени, всякий раз, когда кто-то из нас произносил слово «рассвет» (даже если речь в буквальном смысле шла о восходе солнца). Но бабушка была настойчива: Петр с Егором и так слишком много пережили за это лето, говорила она, и очередной переход в другую, новую, школу будет для них еще большим стрессом. Тем более, добавляла она, кочергой переворачивая плохо горящее полено в камине (в доме было тепло, даже жарко, но бабушка все равно разжигала камин по вечерам, огонь успокаивал ее), тем более что школа у нас, в Грушевке, просто ужасная. И дети там кошмарные. Дикие дети. Дети фермеров и пьяниц. Уж лучше бы их волки воспитывали, чем пьяницы, всяко больше толку было бы. Нашим мальчикам вряд ли там понравится.
– Но как же отец? – спрашивала мама. – Ты что же, одна будешь за ним ухаживать?
– Я и так всегда одна за ним ухаживаю. Я тебе больше скажу: все эти его истерики – это по большей части представление для вас. – Бабушка справилась с поленом и вернула кочергу на место, отряхнула руки, села в кресло, посмотрела маме в глаза. – Я знаю, тебе страшно, – сказала она. – Ты пытаешься найти повод туда не возвращаться. Но ты должна. Ты не можешь все время прятаться тут от своей жизни, понимаешь? Надо жить дальше. А жизнь – она там. – Бабушка кивнула на окно, в сторону Рассвета. – Я завтра съезжу туда, приберусь у вас в квартире. Ты ведь не была там с того дня?
Мама покачала головой. Она смотрела на огонь.
– Я приберусь там, вымою полы.
– Там стекло на полу, – сказал я.
Я сидел на лестнице и смотрел на них, держась за балясины, как заключенный – за прутья решетки.
Бабушка вздрогнула и, щурясь, посмотрела на меня:
– Боже мой, Петро. Нельзя же так пугать. Ты бы хоть как-то обозначил свое присутствие. Если хочешь посидеть с нами, просто спускайся и садись. Не надо сидеть там, в полутьме. Это выглядит так, словно ты подслушиваешь.
– Прости. – Я спустился к ним.
– Как там Егор? – спросила мама.
– Спит.
– А ты почему не спишь?
Я пожал плечами и спросил:
– Мы вернемся в Рассвет?
Бабушка кивнула. Мама молчала, она оцепенело смотрела на огонь.
* * *Странное дело: все лето мне казалось, что я очень хочу вернуться. Но когда мы собрали все вещи и сели в такси, я почувствовал тревогу, словно внутри у меня есть какой-то особый нерв, идущий от затылка к сердцу, и этот нерв сейчас вибрировал, гудел у меня под кожей – нечто подобное, наверное, чувствует мореплаватель, который после долгих лет странствий видит в подзорную трубу порт родного берега и флаг родной страны.
Это вроде бы тот же дом, тот самый, и в то же время другой – все, все вокруг изменилось, одни деревья выросли, другие кто-то срубил, там постелили новый асфальт, здесь перекрасили фасад. И это всего лишь за три месяца.
Ощущение дикое, словно мы вернулись в какую-то другую, параллельную реальность, где все выглядит почти точно так же, и это «почти» не дает тебе покоя, ты озираешься вокруг, и тебе кажется, что все эти дома – всего лишь декорации, которые кто-то возвел здесь, чтобы обмануть тебя, а люди, твои соседи, одноклассники – актеры.
Все лето я думал о Рассвете, и мне казалось, что, когда мы вернемся, жизнь снова потечет своим чередом, все будет как раньше, только без отца, – мама вернется на работу, вечерами она будет писать свою книгу, готовить нам ужин и зачитывать очередную подборку перлов из присланных в издательство глупых рукописей. Егор будет ходить в музыкалку, на уроки фортепиано, я буду забирать его оттуда; а потом мы с Греком снова займемся нашим расследованием – и распутаем Дело о Пропавшем Третьем Озере.
Но в первый же день, когда такси остановилось возле нашего подъезда и я увидел двор, я испугался. Все изменилось, деревья подросли, и там, где раньше стояли две лавочки, теперь красовалась разноцветная детская площадка – горка, песочница, трапеции, качели.
Мне кажется, именно тогда, именно в тот момент я впервые в жизни почувствовал течение времени – оно неудержимо, как скорый поезд, неслось мимо меня. Мимо нас.
Жизнь не вернулась в старое русло. Потому что русла уже не было. И понимание этого – понимание того, что прошлое уже не вернуть, что нужно жить дальше с тем, что есть, – просто шокировало меня.
В ночь на первое сентября мне снились кошмары сюжетами из «Марсианских хроник» Рэя Брэдбери – казалось, меня окружают не люди, но чужие, чуждые существа, принявшие облик знакомых людей.
