Лезть в их дела я не собирался, но он показался мне приличным человеком, к тому же семейный. Поэтому, пока Джуди насыпала печенье для Генри-младшего, я отвел отца в сторону и рассказал, что, хотя у нас в штате нет декретов против метисации, в Эйкене смешанные семьи не очень привечают. Еще я сказал, что он имеет право жить где хочет, и если ему непременно нужен дом в этом городе, то я готов помочь в поисках. Соседний дом, где сейчас живет Кларк, как раз должны были выставить на продажу. Думаю, я бы вполне мог договориться с тогдашним соседом, чтобы он продал его Нэрроу. А вот дом вдовы Мецгер… В той части города не просто негостеприимно, а опасно. Там поблизости жили мэр и шеф полиции, оба закоренелые демократы, из тех, что в старые времена по ночам наряжались в белые простыни.
– И что по этому поводу сказал Нэрроу? – спросил Монтроуз.
– Поблагодарил за предупреждение. Знаете, как обычно говорят, когда не намерены прислушиваться. Сказал, что они живут замкнуто, и если соседи не захотят общаться, ничего страшного.
– Мистер Нэрроу, – говорю я ему. – Возможно, вы меня недопоняли: одним бойкотом вы не отделаетесь.
Он убеждал меня, что уже имел дело с подобными людьми, более того, вырос среди них. А затем задал странный вопрос: не изучает ли кто-нибудь из тех людей, кем я его пугаю, философию или что-то в этом роде.
– Нет, – говорю. – В том-то и проблема: они вообще ничего не изучают, тем более философию.
– Тогда все в порядке, – сказал он. – Мы не будем мешать им, а они нам.
Я понял, что спорить бесполезно. Впрочем, думаю, ладно: как только наследники вдовы Мецгер увидят семейство Нэрроу, то немедленно отменят сделку. Но я ошибся. Хоть машина, да и он сам, выглядели непрезентабельно, Генри Нэрроу был при деньгах. Потом мне рассказали, что он приобрел дом за наличные, а риелтор Фрэнк Баррингтон получил со сделки какую-то баснословную комиссию. Ближайшие наследники вдовы, как выяснилось, жили аж в Блумингтоне, так что им было совершенно все равно, что скажут соседи.
Заселились они, кажется, в июле, а уже в августе случился пожар. Это произошло на той же неделе, когда капитулировали японцы, поэтому сообщение затерялось в газетах. Так, кратко написали: мол, Нэрроу забыл поставить ширму перед камином, уголек выскочил и запалил ковер. Вся семья оказалась запертой в спальне на втором этаже и, предположительно, угорела. Непонятно было только одно: зачем жаркой летней ночью Нэрроу понадобился камин.
Неделю спустя я разговаривал со своим другом, Льюисом Питерсом – он служит секретарем в судебно-медицинском морге. Спрашиваю, известно ли ему что-то, что не попало в газету. Он сначала говорить не хотел и все же в итоге признался, что на следующее утро после пожара, когда он заезжал в офис за какими-то бумагами, то увидел тело Генри Нэрроу: закопченное и с пулевым отверстием в виске.
– Если это так, – сказал я ему, – то нужно непременно сообщить.
– Кому? – спросил он. – К тому же улик не осталось. Тела кремировали.
– Думаете, все устроили мэр с шефом полиции? – спросил Монтроуз.
– Уверен. Доказать, естественно, не могу. Впрочем, жизнь в итоге восстановила справедливость.
Дом сильно пострадал, но выстоял. Поскольку родственников Нэрроу отыскать не удалось, мэр устроил так, что дом перевели в муниципальную собственность, а потом выставили на торги. Про объявления как-то не позаботились, поэтому покупатель нашелся только один – зять шефа полиции. В итоге он приобрел дом буквально за бесценок.
Втроем они – зять, шеф полиции и мэр – отправились обмывать покупку в ресторан в Каире. Выпили много, назад в Эйкен ехали уже в час ночи. За рулем был зять. Он въехал на Элм-стрит и на большой скорости впилился в дерево прямо перед домом Нэрроу. Машина загорелась, все трое погибли.
После того как их похоронили, прошел слух, что виноват в аварии не пьяный водитель. На самом деле он резко свернул в сторону, чтобы не сбить мальчика и негритянку, выскочивших на дорогу перед ними. Понятия не имею, откуда эта история, потому что свидетелей у аварии не было, тем не менее… Вскоре многие стали утверждать, будто тоже видели мальчика и негритянку.
– А вы сами верите в это? – спросил Аттикус.
Лэндсдаун помотал головой.
– Думаю, это проявление нечистой совести. Однако слухи возымели благотворное воздействие. Часть жителей Элм-стрит решила, что этот район им не подходит, а самые неприятные личности и вовсе уехали из Эйкена. Вот бы еще дружков своих прихватили. Впрочем, наш нынешний мэр – республиканец, так что в будущее я смотрю с оптимизмом.
– А что стало в итоге с домом Нэрроу? Снесли? – спросил Монтроуз.
– Там одни развалины. После пожара их не трогали, – сказал Лэндсдаун. – Насчет привидений не знаю, но все самое ценное, думаю, давно уже растащили.
– Ладно, съездим посмотрим. Раз уж все равно здесь.
– Хорошо. Давайте я принесу карту и покажу, как туда добраться. Я бы и сам вас проводил, да мое появление в том районе нежелательно.
* * *– Хилл-стрит, – раздраженно пробурчал Монтроуз, разглядывая указатель пересекающей улицы перед ними.
– Может, все-таки стоило тогда повернуть направо? – предположил Аттикус.
– Я знаю, как пользоваться картой.
– А я и не отрицаю, пап. Но мне показалось, что мистер Лэндсдаун велел свернуть направо после Локуст-стрит.
– Показалось, говоришь? – Монтроуз посмотрел на угловой дом рядом. – По крайней мере, мы где-то поблизости.
Из сугроба во дворе торчала садовая фигурка чернокожего жокея. Аттикус тоже увидел ее.
– Может, поедем домой?
– Не-а. Раз уж притащились в такую даль, не уедем, пока не найдем.
Монтроуз свернул на Хилл-стрит, рассчитывая сделать круг. Но после небольшого подъема улица уперлась в эйкенское городское кладбище.
Монтроуз включил заднюю передачу, двигатель зачихал и заглох. Выругавшись вполголоса, он потянулся к ключу зажигания.
– Погоди, пап. – На кладбище Аттикус увидел корейца, который шел с тачкой мимо могил