Митрополит явно смягчился. Он поднялся с седалища своего и принялся перебирать книги, наваленные грудой у него на столе, на полке и на полу. При этом напевал отец Клим весело тропарь «Избранный воеводо…» и проявлял, на взгляд Хотена, поистине ангельское терпение. Наконец, прервав пение, он с победным кличем поднял с полу знакомую емцу рукопись, и тот ревниво покосился, пеняя на себя, что в бешеной скачке так и не присмотрелся к ней, как собирался…
– Ты и не смог бы догадаться… Ох! – митрополит с кряхтеньем разогнул спину, вернулся на свое седалище и любовно погладил книжку по верхней доске переплета. – И лучший, чем ты, разумник не смог бы, ибо тайна прикровенно хранилась, как я сразу же о том догадался, именно в сей рукописи, а ты усердно читал мой список. И не в переплете, как ты догадывался, а в письменах… Что там за шум?
– Полагаю, господине отче, – почтительно ответствовал Хотен, – сие приставленный мною к твоим дверям оруженосец мой не пускает к тебе келейника твоего. «Тайну цареву добро есть хранити». Дело, нам с тобою великим князем порученное, слишком тайное и важное, чтобы я допустил к нему лишние уши – пусть и твоего верного и благочестивого келейника.
– Благочестивого, как же, – пробурчал митрополит. – А келейник обязан в сей час мое питье принести, как заведено у меня. Апостол Павел советует употреблять вино понемногу, только для подкрепления сил. Не подпускаешь моего дурака к моей же двери, из государственной целесообразности исходя, – ладно, я не ропщу, только в сем случае сам питье принеси.
Когда возвратился Хотен с кувшином и памятными ему кубками простого стекла, отец Клим как раз расчищал для них место на столе.
– Прямо так и чувствуешь, как силы укрепляются! – заявил митрополит, сделав добрый глоток. – Итак, о том, как разгадал я загадку, заданную нам мудрым Мономахом. Известно ли тебе…
– Прости, что осмеливаюсь перебить тебя, господине отче, но как ты догадался, что я усердно читал твой список?
– Гм. Когда приступаешь к чтению светской книги, помолиться, пожалуй, полезно – точно так же, как перед чтением церковной, да… А я установил бы другое правило: перед тем как разгибаешь книгу, особенно чужую, отмой свои руки от грязи. Итак, что тебе ведомо о надстрочных знаках?
– То же, что и всяком русичу, учившемуся чтению и письму. Да только читать и писать по-русски можно и без всех этих оксий, посему такие знаки первыми вылетают из головы после обучения.
– Хорошо, я напомню, – кивнул головой отец Клим и, не глядя, ощупью извлек из груды книг на скамье нужную, отстегнул застежки, разогнул. – Вот, не читай, просто рассмотри знаки над строкой. Теперь вспомнил?
– Да, придыхание острое, придыхание легкое, оксия в конце слова и оксия в середине… Все едино они без надобности, господине отче, сии значки.
– Согласен, что придыханий в славянском языке нет, а вот ударения полезны. Да что я, грешный, за тобою глупости повторяю? Коль имеются придыхания в славянском Святом Письме, то им и быть должно! Впрочем, ты меня опять сердишь напрасно… Итак, как только дошли у меня руки до привезенной тобой рукописи, я ее тщательно перечитал – и ничего нового не вычитал! Хоть ты плачь! Думаю, посмотрю еще после обеда и, если ничего не найду, начну переплет кромсать. Вернулся с обедни, прилег отдохнуть и в сне тонком услыхал словно бы некий голос: «Клименте, рабе ленивый, вспомни, что в рукописи неправильным было!» Я очнулся и думаю: ведь там же русская речь, не славянская, там много чего неправильно… И вдруг будто ударило меня: а там же некоторые придыхания ошибочно расставлены! Я за рукопись, давай выписывать буквы, над которыми в словах придыхания стоят не по правилам – и получилось. Потом присмотрелся: а ведь и написаны ненужные, добавочные придыхания после того, как все Мономахово поучение было переписано – чернила иные, потемнее. И стало быть, сии значки самого славного князя, Мономаховой руки.
Поднял руку Хотен, чтобы сдвинуть шапку на затылок и почесать в голове, да только шапки на голове не оказалось. Вскочил, отворил дверь и прорычал:
– Хмырь, сам отползи от двери на три шага!
Потом повернулся к отцу митрополиту:
– Господине отче! Великий князь приказал мне запомнить наизусть то, что поведано в книге, а после того, если ты записал поведанное, запись сжечь. Знать поведанное повелел только нам с тобою, господине отче. Сам же узнать не желает – и не понять мне, почему.
Митрополит пожал плечами и принялся рыться в книжной груде на столе, бормоча:
– Сначала на воск по буквам выписал, потом место для другой заметки понадобилось… Сподручнее было бы на бересту, да князю давать неудобно… Какие строгости, и сам не желает знать… Переписал на кусочек кожи, кругленький такой… А в диптихе стер… Куда же он подевался, клочок харатейный?… Демон домашний, коли твои шутки… Поигрался и отдай… А вот я тебя крестным знамением… Вот он! Закладки не было под рукою, и я его в Аристотеля… Забирай, емец. И уж лучше помни ты один сие землемерие, а я теперь постараюсь его из головы выкинуть.
Жадно схватил Хотен густо записанный клочок желтоватой кожи, подскочил к окошку, прочитал медленно, стараясь сразу запомнить:
– «ПЕРВАЯПОЛЯНАВЪМЕЖДУРЕЧЬИТРУБЕЖАИНАДРЫ
ОТЪВПАДЕНИЯОТЪДВОЙНОЙБЕРЕЗЫНАПОЛУДЕНЬДВАДЦАТЬСАЖЕНЪ»… еще разок… «Первая поляна в междуречье Трубежа и Надры от впадения Надры. От двойной березы на полудень двадцать сажен», еще раз… «Первая поляна в междуречье…». Все, господине отче. Понятно. За городом Баручем, не доезжая Глебова. Хорошо хоть, не в землях диких половцев.
– Теперь сам разбирайся. Я больше ничего не желаю знать об этом деле, – отмахнулся от него отец митрополит и налил себе еще вина. – Жечь теперь будешь?
Хотен кивнул и, снова высунув голову в окно, крикнул холопу, чтобы раздобыл и принес огня.
– Нет, ты здесь не жги! Завоняешь мне горницу жженой кожей.
– Благодарю тебя, господине отче, за столь великое твое доверие ко мне, – поклонился Хотен.
– Вот еще! Нет у меня к тебе никакого доверия, емец. Ведь человек, живущий, подобно тебе, хитростью и ловкостью своею, поневоле ловчит во всех своих жизненных обстоятельствах. Напротив, удивляюсь я доверию к тебе великого князя: ведь теперь ты сможешь найти клад, забрать его себе, а князю сказать, что не нашел.
– Я не первую службу служу нашему великому князю, господине отче. А впрочем, спасибо тебе на добром слове, – и поклонился еще ниже.
– Ишь, какой ты у нас гордый! – митрополит усмехнулся и отхлебнул из кубка. – А я не хотел тебя обидеть. Хоть ты и плут, но настоящий хоробр, и с тобою любопытно беседовать. Как, кстати, та шпалера, осталась у князя Вячеслава? Ну, и к лучшему. Знаешь, на что она меня соблазнила? Я придумал новую к
