– Господине боярин, се я, девица Прилепа, которую ты из темницы Саидовой освободил… Я к тебе в слуги проситься.
– Девице в слугах невместно… Да еще в поход иду.
– А я косу отрезала и отрочком, Прилепом пойду к тебе на службу, господине боярин. Господин Хмырь у тебя оруженосцем служит, а я на его место. Буду тебе кашу варить, коней поить-кормить, чистить…
– А лет тебе сколько, Прилепа, то есть, черт возьми, Прилеп?
– Одиннадцать, господине боярин.
– Да тебя через год-два уже замуж отдавать можно, а ты косу обрезала!
Тут Хотен слукавил. Он уже припомнил Прилепу: смуглая, она была столь худа, что и спереди и сзади походила на доску – сойдет за мальчика. Ладно сейчас, а когда вырастет эта серая мышка, тогда из-за внешности своей не раз горькими слезами обольется… И главное, пришло ему в голову, что у девчонки едва ли найдется другой случай вернуться в Киев, откуда привез ее Саид: там ей легче выдавать себя за свободную, чем в чужом Владимире, где знают ее рабыней. Так почему же не помочь смелой девчонке, хоть и страшна она, как смертный грех?
– Добре, беру тебя в слуги токмо до Киева.
– Ой! Спаси тя Велес!
– Однако в сечи, как спешимся мы, дружинники, и станем рубиться стена на стену, прячься мне за спину, иначе после битвы выпорю, не погляжу, что девица.
Глава 14
В скором походе на Киев
Вот когда Хотен понял, каково на настоящей войне. Соединившись с венграми, князь Изяслав сразу же повел объединенное войско на восток. Войско двигалось на пределе сил конских и человеческих, не отвлекаясь на осаду городов, где сидели Юрьевы сыновья. Остановку Изяслав сделал только под Пересопницей, в которой затворился с дружиной Андрей Юрьевич. Понадеявшись выманить из города этого своего двоюродного братца, известного безрассудной храбростью, князь Изяслав приказал поджечь городок Зареченск, выше по течению речки Стублы. И тут к нему пришла злая весть, что Володимирка Галицкий вышел из Галича с большим войском и идет вслед Изяславу. Тут уж стало не до игр с Андреем Юрьевичем, и Изяслав спешно созвал военный совет, на который вызвал и Хотена.
Совет собрался ночью в большой избе. Хозяев-смердов выселили в хлев, а посреди горницы осталась висеть на шесте большая колыбель.
Объяснив положение, в котором оказалось его войско, Изяслав, ходивший по горнице, заглянул зачем-то в пустую колыбель:
– Что скажете, князья, воеводы и бояре?
Венгерские воеводы, не понявшие, видать, ни слова, важно промолчали. Не пожелали выступить и князья: братья Изяслава Владимир Мачешич и Святополк, сын Изяславов Мстислав, новый городенский князь Борис Всеволодович. Слово взял, по старшинству в дружине, тысяцкий Чудин:
– Великий князь, палатинусы угорские и бояре русские! Уж не знаю, каким образом князь Володимирка проведал о нашем походе. Возможно, что сие просто злосчастное для нас совпадение, и он вывел свое войско для иной цели. Теперь же галичанин обязательно соединится с Андреем Юрьевичем. Если мы будем мешкать, они ударят на нас совместно. Если же пойдем вперед, то нас ждет бой с войсками Юрия. Нелегко нам придется, великий княже.
– И что же ты предлагаешь, Чудин? – промолвил князь Изяслав, раскачивая колыбель.
– Мне нечего предложить, – потупился тысяцкий, – разве что вернуть часть войска для обороны Владимира и Волыни. Мы в скверном положении, великий княже.
Потом встал Петр Бориславович, сохранивший во всех передрягах звание киевского тысяцкого. Он сказал угрюмо:
– Ради тебя, великий наш княже, надеясь на твое воинское счастье, мы покинули Русскую землю, лишившись всего достояния своего, сохранив одну только честь верности тебе. Нам, изгнанникам, терять нечего, а вернуть можем все свое. Вперед, на Бога положив упования наши! Я предлагаю продолжить поход на Киев и, по возможности, идти еще быстрее, укрыв, если надо будет, обоз в Чертовом лесу.
– Кто еще просит слова? – обвел тяжелым взглядом свою думу князь Изяслав и вдруг, усмехнувшись, повернулся к Хотену. – Я желал бы узнать твое мнение, боярин. Кто не знает еще, сие мой советник по тайным делам боярин Хотен Незамайкович, сын покойного мечника блаженного отца моего и сам славный киевский емец. Прошу выслушивать его в нашей думе без всякой обиды для себя. Он уже многое сделал для успеха сей войны, но о том разглашать еще рано.
– Великий князь ко мне слишком добр. Я и сам понимаю, что недостоин говорить в столь высоком…
– К делу, емец! – выкрикнул князь сердито. – Нет времени на болтовню, выскочка!
– А ежели к делу… Мы выехали мгновенно, как только пришла подмога, шли очень быстро, занимая единственную дорогу на Киев. Если во Владимире и остались лазутчики князя Юрия, они не смогут обогнать нас, ибо им пришлось бы пробиваться через леса, растаявшие болота и вскрывшиеся ото льда реки. Нам надо скакать вперед, не останавливаясь, и тогда мы сохраним неожиданность нападения. Князь Юрий не сможет собрать свои войска, стоящие в Остерском Городке и в Переяславле, не говоря уже о диких половцах. Я думаю, он из Киева выбежит.
– Есть еще желающие? – вопросил князь, потом встал. – Тогда будем думу заканчивать. Что ж, бояре, вы действительно вышли со мною из Русской земли, свои села и свое добро оставив, захваченное жадными суздальцами. И я тоже не желаю отречься от завещанного мне блаженными моими дедом и отцом. Посему я или свою голову сложу, или верну ваше и свое добро. Если вдруг настигнут меня Володимирка с Андреем – пусть я с ними увижу Божий суд! Если же меня встретит Юрий с иными сыновьями – пусть и с ними меня Бог рассудит! Вперед! Пока собирались на думу, пока совещались, кони были напоены-накормлены и немного отдохнули – а мы, люди привычные, и в седлах подремлем!
Так и сделали. С первыми лучами солнца конники приободрились, а митрополит Клим проснулся и принялся жаловаться на свою судьбу. Полусонный Хотен слушал его с раздражением. Сетовать надо было бы келейнику, почти всю ночь правившему возком, а не митрополиту, благополучно выспавшемуся под шубой. Радко тоже ворчал: он не привык ездить в обозе и тяжко переносил необходимость обходиться слухами о том, что делается в голове войска. Зато смуглянка Прилепа, она же Прилеп, новый слуга Хотенов, стойко переносила трудности похода и усердно кашеварила, избавив от сей обязанности довольного Хмыря.
Первая тревожная остановка произошла перед Дорогобужем. Впрочем, вскоре по цепочке прокричали, что это горожане вышли встречать великого князя Изяслава с крестами и открыли для него городские ворота, а сейчас Изяслав выслушивает старцев градских.
