Вновь испытав сладостное облегчение и окончательно овладев собой, я попросил одного из спутников сходить за «вавилонскими факелами». Мудрые тогда научили меня изготавливать их, а я благодаря знаниям основ алхимии легко овладел этим искусством. И теперь у нас имелся большой запас надежных, ярких и долго служащих источников света. Когда факелы вместе с некоторым запасом еды и воды на случай задержки были доставлены, мы вчетвером наконец шагнули в темноту проема. Зажегши четыре факела (их в первый раз нужно было зажечь, как обычные), я задвинул дверь на место и нажал на торчащий из стены знакомый рычаг. Перед нами простирался темный коридор, уходящий в неизвестность. Но, прежде чем отправиться по нему в просторы подземелья, я обернулся и осветил факелом закрытую дверь, желая еще раз проверить правдивость видения. Воспоминания об этом были совсем свежи в моей памяти, но я невольно содрогнулся от представшей мне картины. Передо мной был не плоский рисунок, а выпуклый барельеф, гигантская гемма, исполненная с необычайным искусством. Великолепно оттеняемая ровным светом факела, каждая мельчайшая деталь в совокупности со всеми другими создавала поразительно реальную иллюзию того, что передо мной не портрет, исполненный в камне, а живое лицо, движущееся в игре теней. Двигались глаза, следя за моим перемещением, двигались морщины на лбу, шевелились многочисленные отростки внизу. Взгляд был настолько выразительным, что я замер, ожидая, что в моей голове вновь зазвучат какие-нибудь слова. Но на этот раз Ктулху ничего не сказал мне, лишь безмолвно указал взглядом на черное пятно уходящего вдаль коридора. Это движение, бывшее конечно же всего лишь игрой теней, выглядело настолько реально, что у меня похолодело внутри, и я едва не поверил в него. Товарищи мои также были ошеломлены этой невиданной картиной и позже клялись, что они тоже видели это движение каменных глаз, указавшее им на коридор. Это зрелище превзошло самые удивительные вещи, какие им приходилось видеть в жизни. Но оно совсем не испугало их, а, наоборот, наполнило вожделением и решимостью следовать дальше в предвкушении чего-то еще более удивительного. Сделав на стене метку сажей, замешанной в густой смоле, мы двинулись по коридору во мрак.
Долго или нет шли мы по этому проходу, определить было невозможно, ибо здесь, как и в вавилонском храме, чувство времени терялось совершенно. Но в конце концов мы вышли из него в более широкий коридор. Здесь мы встали перед выбором: в какую сторону идти. После некоторых раздумий единодушно решили положиться на мое чутье, которое до сих пор вело нас правильным путем. Я старательно напряг память, и из нее постепенно стали всплывать какие-то обрывки, явившиеся мне тогда в видении. Они смутно указали мне несколько предстоящих поворотов, и мы, сделав подробные отметки на стенах, двинулись дальше, молясь, чтобы этот путь оказался правильным. Я вновь отпустил свои чувства и пошел, как и некоторое время назад в городе мертвых, доверившись им. Однако мы не забывали тщательно отмечать все вехи нашего пути.
Я шел по темным коридорам все увереннее, словно вновь попал в знакомые мне места. Лишь однажды, остановившись перед очередным раздвоением дороги, я заколебался, но не потому что не мог вспомнить, какое из направлений правильное. Внутренний голос говорил, что правильными являются оба пути, неясно было лишь – какой из них в какое место приведет. В конце концов мы выбрали один из путей и двинулись по нему. Миновав несколько проходов и поворотов, мы вдруг резко остановились, будто увидев прямо перед собой бездонную пропасть. Но на самом деле никакой пропасти не было. Просто стены вдруг широко расступились, а потолок резко ушел высоко вверх. Узкий коридор внезапно закончился, и нашим взорам предстал поистине гигантский зал. В нем, к нашему бескрайнему удивлению, было довольно светло – настолько светло, что можно было различать его обустройство на значительном расстоянии. Конечно, освещенностью это назвать было нельзя, но все же это был уже не непроглядный мрак коридоров. Свода и дальних стен, разумеется, видно не было. Поэтому было совершенно непонятно, откуда поступает этот разбавляющий вечную темноту рассеянный свет.
Мы вошли в зал и, влекомые любопытством, двинулись вдоль стены. Кстати, даже название «зал» к этому помещению подходило лишь постольку, поскольку его нужно было как-то назвать. Оно было столь огромно, что с ним наверняка не мог сравниться ни один зал на свете. Мы не видели, насколько оно простиралось, но мы чувствовали его безбрежную необъятность. Чувствовали настолько, что кру́гом шла голова. Однако это гигантское пространство не было пустым. Начинаясь в десяти шагах от стены, затем через каждые десять шагов следовали ряды четырехгранных колонн шириной в обхват и высотой примерно в три человеческих роста. Между ними, чередуясь с промежутками и разделенные широкими проходами, были уложены каменные плиты длиной в рост человека, шириной в длину руки и высотой в локоть. Мы сразу поняли, что это – те самые ложа, о которых рассказывал старик. Я потрогал рукой поверхность одного из них. Она вовсе не походила на камень: совсем не грубая, несмотря на значительную твердость, и… теплая! Впоследствии я, взяв с собой кусок этого удивительного материала, узнал, что это – кора какого-то иноземного дерева.
Колонны подпирали огромные каменные балки, на которых лежали перекрытия, образуя ярус, на который тут и там вели каменные лестницы. Колонны, таким образом, равномерно заполняли все пространство этого гигантского помещения. Верхний же ярус не был сплошным: через равные промежутки в перекрытиях имелись большие просветы, в которые был виден еще один ярус, который, возможно, тоже не был последним. В стене, вдоль которой мы шли, то и дело попадались арочные углубления, очень похожие на наглухо закрытые входы в какие-нибудь камеры или галереи.
Вдруг до нас долетели звуки, похожие на журчание воды. Это были первые звуки, кроме наших шагов, которые мы услышали в гробовой тишине подземелья. Мы сразу догадались, что они могли означать. Через некоторое время мы увидели яму в полу, очевидно, очень глубокую, окруженную высоким парапетом. Прямо в нее
