Едва рассветное солнце поднялось над горизонтом, Полусфера вспыхнула вновь. Когда же она впитала в себя разлившийся на все небо свет, одетую в панцирь мумию окутало искрящееся сияние. Затем из самых разных мест нижней части Полусферы с трудом уловимой глазом чередой в панцирь стали с треском бить едва заметные молнии. Они сыпались на него со всех сторон почти сплошными потоками, отскакивая от его поверхности фонтанами ослепительных брызг. Самих молний не было видно, но стоящие в воздухе пыль и дым, вспыхивая от соприкосновения с ними, выдавали их путь. Мумию окутала радужная пелена, но быстро раскаляющийся панцирь все ярче проступал сквозь нее сначала красным, затем – желтым и, в конце концов, почти белым силуэтом. Толпа скоро на себе почувствовала исходящий от него жар, который, в отличие от любого известного людям, не обжигал кожу, а пронизывал тело, разогревая его глубины и устремляясь дальше, казалось, нисколько не ослабевая.
Но, как и во всех случаях раньше, спустя ничем не определимое время Полусфера стала меркнуть, и в какой-то момент бьющий в светящееся облако лучевой дождь разом прекратился, а само облако в несколько мгновений рассеялось. Посреди огромного храма остался только ярко горящий панцирь, который через некоторый срок начал очень медленно менять цвет в обратной последовательности. Под ним больше не было горки песка, наоборот, он стоял даже в небольшом углублении на твердой монолитной глыбе, а из его рукавов и горловины уже не торчали отростки мумии. Люди словно завороженные продолжали стоять, не отрывая от него глаз, пока он не остыл настолько, что к нему стало возможно прикоснуться. Мумии внутри него больше не было, не осталось даже следов копоти на стенках. Снаружи же все пластины, составляющие панцирь, были покрыты мельчайшими, едва различимыми глазом отверстиями, причем некоторые из них были даже сквозными. Их было множество, не менее тысячи на каждой пластине, и располагались они ровными рядами, будучи собраны в группы, различные числом. Это увидели люди тогда, и это же ты можешь увидеть сейчас, стоит лишь приглядеться.
Спустя несколько дней, когда панцирь был тщательно вычищен и натерт до зеркального блеска, верховный жрец, надев его, погрузился в долгие бдения у подножия колонн. По прошествии недели он вновь обратился к людям. Он поведал им, что в панцире заключена особая сила, способная строить мосты между человеческим естеством и Полусферой, и предназначен он для донесения до людей ее голоса. Голос этот откроет им мудрость, текущую сквозь вечность от самого Начала, которая позволит человеку из убогого существа, беззащитного перед стихиями, превратиться во властелина своего мира, могущественного и справедливого, грозного и великодушного, способного менять его по своему усмотрению и бережно заботящегося о его сохранении для грядущих поколений. Чтобы услышать голос Полусферы и внять ему, нужно лишь войти в храм, облачиться в панцирь и безмолвно обратиться к ней. Как должно звучать это обращение, могут подсказать лишь разум и душа. И от того, как оно прозвучит, будет зависеть, услышит ли его Полусфера. Возможность услышать этот голос, летящий из глубин бесконечности, и прикоснуться к мудрости будет дана каждому, кто этого пожелает, если это желание будет твердым, искренним и самозабвенным. Ибо лишь при этих условиях разум способен воспринять эту мудрость и затем использовать ее для своего и общего блага.
И люди, услышав призыв, звучащий из недр своей истории, потянулись в храм. Их было много, хотя из всего народа это были всего лишь единицы. Они поочередно облачались в панцирь и проводили среди колонн долгие недели, окруженные тесной толпой ожидающих своей очереди, впитывая незримый свет Полусферы, прошедший сквозь панцирь. Мудрость разливалась среди них и поглощалась ими, не обделяя никого, доставаясь каждому в той мере, в какой он способен был ее принять. И каждый, получивший свою меру сполна, покидал храм, уступая место приходящим. Отказа в приобщении к мудрости не было никому, из каких бы земель он ни пришел, какой бы ни имел внешности, на каком бы наречии ни говорил, каких бы идеалов ни восславлял, каким бы традициям ни следовал. Все это накладывало на услышанное свой отпечаток, и каждый, понимая голос по-своему, уносил из храма что-то свое. Но мудрость, которую он нес, была одинаковой для всех. Это позволяло разным расам и народам в конце концов объединять ее, обогащенную своим вековым опытом, делая все более многогранной и поистине безграничной. Так благословенный Ирем, прародитель городов, стал истоком реки мудрости, изливающейся из Полусферы, питаемой неведомыми потоками, нескончаемо струящимися по просторам и глубинам бесконечности».
Это таинственное и захватывающее повествование, прочитанное мною на одном дыхании, было вырезано на обширном грудном щитке панциря, привезенного мне Джафаром – мужем моей сестры, который специально для этого прибыл в Дамаск и уже шесть дней ожидал меня в моем доме. Захлебываясь от волнения, он рассказал о том, как два месяца назад наш корабль подвергся нападению пиратов. Они настигли его среди рифов на двух быстроходных судах. Бывалый капитан, выполнив искусный маневр и умело воспользовавшись быстрым течением, пробил одному из них днище специально устроенным под кормой выступом киля, а затем толкнул бортом на торчащие из воды скалы. Команде второго корабля удалось взять нас на абордаж, однако она и не подозревала, что лезет прямо в западню. Ибо все наши матросы в недалеком прошлом были воинами Халифата и имели за плечами немало сражений. К тому же все палубное обустройство корабля было специально приспособлено для его обороны. Поэтому толпа пиратов, ринувшаяся на наш корабль, была уничтожена, даже не успев ничего понять. Следующая группа, с ужасом взирая на волну смерти, накрывшую их товарищей, просто не смогла вовремя остановиться, и ее постигла та же участь. Остальные, догадавшись, что дело плохо, попытались снять абордаж, чтобы уйти. Но наши моряки со своей стороны забросали пиратский корабль кошками и, крепко привязав, сами бросились в атаку. Перепуганные пираты даже не оказывали сопротивления и гибли один за другим, пытаясь спасаться бегством. Вскоре из них остался лишь десяток матросов и главарь. Странного вида панцирь, в который он был облачен, спас его от множества жестоких ударов. Но все же получив несколько искусно нанесенных ранений, этот недюжинной силы мужчина уронил оружие и в изнеможении опустился на палубу. Его матросы, увидев это, также поспешили сдаться. Мой средний брат, бывший во главе отряда, сразу обратил внимание на необычные доспехи главаря, особенно – на
