«Ты надеешься найти дом, не замеченный спутниками? – вполголоса говорю я, копируя занудную интонацию трофейщика. – Ну так вот – здесь его нет».
Его здесь и вправду нет. Узкая тенистая улочка Салтыкова-Щедрина – есть. Хрущобы тоже есть. Сетчатая ограда детского сада – вот она, прямо за моей спиной. А дома нет. Если отойти на несколько шагов и развернуться к ограде правым плечом, то можно лицезреть розово-серую девятиэтажку, припаркованные у бордюра автомобили и сам бордюр – он настолько основателен, что наводит на мысль о принадлежности к той самой улице Кройц. И это действительно так. На одной из довоенных фотографий она снята именно с этой точки, и бордюрный камень, скругленный в том месте, где Кройц-штрассе пересекала Хайнрих-штрассе, явно пережил и бомбежки августа сорок четвертого, и советскую строительную технику. Сложно представить, что когда-то этот типичный дворовый проезд был эдаким каменным чуланом, и лошади провозили здесь свои упряжки, и бюргерские жены прогуливались по вымосткам, подметая гранитные плиты подолами пышных юбок.
В том месте, где по моим расчетам должен был находиться дом, трепещут листьями на ветру березы и липы. Побродив между деревьями, я возвращаюсь к самому надежному ориентиру – ограде детского сада. Вставляю в уши наушники и присаживаюсь на немецкий поребрик. «Развел он тебя, как дуру», – издевается голос Германа. «Как бы не так, – спорю с ним я. – Дом Бескова именно здесь. Только на месте березок были фонарные столбы, а там, где сейчас раскидистая бузина – кирпичный забор… и сам дом тоже был».
Вот только куда это все подевалось теперь?
Я сижу на бордюре, слушаю музыку и наблюдаю за игрой света и тени в маленьком сквере. Кроны деревьев смыкаются, образуя внизу уютную зеленую беседку. Солнце пробивается сквозь листву с почти осенней нежностью.
Думать про осень при нерешенном квартирном вопросе тошно, и я снова вспоминаю старый снимок. На нем в этом месте стоит трехэтажное каменное здание с квадратным эркером, полуколоннами и коленистыми водосточными трубами. Что это было за время года и какой вообще год? В любом случае, запечатленному на пленке дому оставалось существовать лет десять, не более…
Качая головой в такт мелодии, я мысленно отбываю в прошлое и не сразу обращаю внимание на мальчишку, который подходит к кустам бузины и топчется возле них, озираясь. Меня он пока не замечает – я искусно маскируюсь под продолжение бампера ярко-желтой «Оки».
Покрутившись у кустов, пацан ныряет прямо в них и пропадает из виду. Я не придаю этому значения и продолжаю плавание по музыкальным волнам. Но когда вслед за мальчишкой в закустовое пространство так же украдкой отправляется вполне себе взрослая девица лет шестнадцати, я не выдерживаю и подхожу к тому месту, где оба только что стояли.
– Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстояньи, – бормочу я и, привстав на цыпочки, окидываю взглядом скверик но, разумеется, никого не нахожу. Стоит мне только вернуться к наблюдательному пункту за желтой «Окой», мимо на всех парах проносится парень. Меня даже ветром обдувает. Этот не тратит время на выяснение диспозиции, а с ходу вламывается в кусты.
Я срываюсь с места, снова осматриваю проклятый скверик – и снова он пуст!
Сейчас узнаем, что у вас там за клуб юных натуралистов, думаю я и пытаюсь продраться сквозь бузинные заросли, но это оказывается совсем непросто – кустарник вторжению явно не рад. Острые ветки обдирают руки и норовят выцарапать глаза. Я отступаю на шаг и наклоняюсь, чтобы проверить, не получится ли просочиться низом, но тут мой взгляд цепляется за бордюрный камень. Это все тот же заложенный на века серый гранит с Кройц-штрассе. По сравнению с фотографией улицы, сделанной сто лет тому назад, он стал ниже из-за того, что ушел в землю. На обратной его стороне, незаметной с проезда – да и кому пришло бы в голову разглядывать? – все еще различима выбитая в камне вязь.
Присев на корточки, я с корнем выдергиваю мирно растущие возле бордюра одуванчики и провожу пальцами по поверхности гранита. Бороздки на камне слишком мелкие, к тому же, забиты глиной, однако я почти не сомневаюсь в том, что это рейсте.
Комбинация из нескольких знаков циклично повторяется. Я убеждаюсь в этом, проползая весь путь на коленях. Понять, какие они и сколько их здесь, невозможно – наклонные черточки и точки сливаются в единый орнамент, охватывающий сквер полукольцом.
Я распрямляю ноющую поясницу, достаю телефон и без колебаний набираю номер Террановы.
Абонент не отвечает, временно недоступен, все еще обижен или попросту дрыхнет, забыв зарядить аккумулятор. После нескольких неудачных попыток я решаю написать эсэмэску.
«Я НАШЛА КРОЙЦ-ШТРАССЕ» – печатаю я огромными буквами. Для убедительности добавляю кучу восклицательных знаков и нажимаю «Отправить». В этот самый момент мимо меня как ни в чем не бывало проходит та самая девчонка, что совсем недавно бесследно растворилась в куще бузины.
– Стой! – кричу я страшным голосом. Обгоняю ее и преграждаю путь. Она послушно останавливается, но выглядит не испуганной, а скорее раздосадованной.
– Как вы туда попадаете? – Если уж я сама себе кажусь умалишенной, то ей, должно быть, и подавно. Она быстро оглядывается, словно желая убедиться, что в случае нападения ей будет куда бежать, щурит ангельски-голубые глаза и в тон мне переспрашивает:
– Куда?
– На Кройц-штрассе.
Девчонка задумчиво теребит кисточку косы. Солнечные лучи золотят ей макушку. Клетчатое платье с подъюбником и толстая книга в руках превращают ее в обитательницу одного из тех каменных домиков, что канули в небытие вместе со старым городом, эдакую повзрослевшую «книжную воришку» Лизель Мемингер.
– Не понимаю, о чем ты, – говорит она наконец и делает шаг в сторону, чтобы обогнуть препятствие в виде меня. Я не решаюсь помешать, но вид ее удаляющейся спины приводит в отчаяние, и я бросаю вдогонку свой последний аргумент:
– Бесков сказал, что я могу прийти сюда, когда захочу!
Она возвращается. Во взгляде читается самое искреннее желание помочь.
– Значит, можешь, – говорит она, делая ударение на каждом слове. – Но я не могу прийти за тебя.
– Скажи хотя бы…
Бесполезно – на этот раз она покидает меня окончательно, а я продолжаю стоять, обхватив руками голову. Вот же черт! Просто платформа 9 ¾ какая-то…
Я подбираю с лужайки отломленный сухой прут и наставляю его на бордюр жестом, прекрасно известным поттероманам всего мира.
– Алохомора! Бомбарда! Экспеллиармус!
– Похоже, твоя бузинная палочка сегодня не в духе, – раздается у меня за плечом.
Я испуганно оборачиваюсь и вижу веселые глаза Бескова.
Он садится на злосчастный бордюр, знаком приглашает меня последовать его примеру и беззвучно смеется так, что плечи вздрагивают. Я робею, но послушно приземляюсь рядом, пользуясь шансом на безнаказанное рассматривание. И снова,
