– Почему вы сразу не сказали, что Кройц-штрассе – это наша улица Салтыкова-Щедрина? – говорю я, отчего-то переходя на множественное число, хотя отлично помню, что рядом с многострадальным бабушкиным домом мы легко и непринужденно общались на «ты».
Он глядит на меня с этой своей улыбкой чеширского кота, и в его глазах отражается небо.
– Потому что это не так.
Мы сидим на старинном бордюре, будто на скамейке в городском парке. Мимо, подпрыгивая на ухабах, проезжает машина. Следом проходят двое подростков, старушка и женщина с коляской. Никому из них нет до нас дела. Они возвращаются домой.
А он все держит и держит меня взглядом. Все это время в моей голове теснятся мысли о бабушке, сгоревшем доме, обыске в моей комнате, погибшем Марке и Германе, который не отвечает на звонки. И я говорю то единственное, что, как мне кажется, способно разом все это объяснить:
– Моя жизнь летит к чертям.
Он кивает, словно ожидал услышать нечто подобное.
– Все это похоже на охоту, но я не понимаю, кто и на кого охотится. Несколько дней назад я жила, не беспокоясь ни о чем, кроме дедлайнов и барстука Трампеля. А сейчас – пожар… Кто-то роется в моих вещах. Умирают люди. И мне кажется, что во всем этом виновата я.
– Все не так просто. Ты правильно сделала, что пришла.
– Сейчас вы предложите мне обнять березку и во всем ей покаяться.
Бесков поднимается на ноги и стряхивает несуществующие соринки с идеально отглаженных брюк, а затем многозначительно смотрит на что-то у меня за спиной. Я оборачиваюсь и застываю с приоткрытым ртом.
За широко распахнутыми воротами белеют стены дома с исчезнувшей улицы Кройц.
Вещи ничего не ждут взамен
– Что ты знаешь о шеффенах?
– Так в средневековой Германии называли присяжных заседателей. – Я жалею о том, что не успела поподробней расспросить Терранову. Попытка сумничать призвана скрыть замешательство. – А сейчас… Сейчас это рейстери, которые убивают других рейстери.
Мой собеседник удовлетворенно кивает.
– Как по твоему, для чего им это нужно?
Я помалкиваю, чтобы окончательно не разочаровывать его в своих умственных способностях. К тому же, обстановка невидимого дома не слишком располагает к непринужденной беседе. То, что я сижу в невидимом кожаном кресле посреди невидимой библиотеки, не дает мне покоя. Кажется, стоит только утратить бдительность, и книжные полки, ковер на полу, камин с почерневшим очагом и плотные шторы зыбко покачнутся и растают прямо на глазах, а я обнаружу себя лежащей под сенью деревьев или того хуже – прикорнувшей на дорожке возле желтой «Оки».
Не подозревающий о моей шизофрении Бесков пробегает пальцами по книжным корешкам и поворачивается ко мне с толстой тетрадью в руках. Судя по тому, как бережно он ее листает, бумага дышит на ладан и грозит вот-вот рассыпаться в пыль.
– Читаешь по-немецки? – спрашивает он, вздернув бровь.
– Со словарем.
– Тогда я прочту тебе сам.
Бесков садится в соседнее кресло и раскладывает тетрадь на круглом столике между нами. Она и вправду немыслимо старая. Листочки просто сложены в стопку и ничем не скреплены.
В небольшую комнату, которая кажется еще меньше из-за огромного количества книг, почти не проникает солнечный свет. Тома, что не поместились на полках, высятся прямо на полу, на столе и под столом. Над камином мерцают два светильника. Бесков поднимает повыше один из листков, чтобы разглядеть написанное, и недолго молчит, пробегая глазами текст. На его переносице пролегает складка.
– Я пропущу начало, – говорит он, – потому что иначе нам придется просидеть здесь до утра. Мы узнаем о жизни в провинциальном немецком городе начала прошлого века и нравственных терзаниях молодого сына пастора, но так и не приблизимся к тому, что действительно важно.
С этими словами он делит стопку бумаги надвое и откладывает половину в сторону. Я устраиваюсь поудобней. Что-то подсказывает, что даже в этом случае кратким рассказ не будет.
– Итак, перед нами история двух друзей, которые покинули родной Прейсиш-Эйлау, чтобы пополнить ряды студенческого братства Кенигсбергского университета, он же знаменитая Альбертина. – Просто удивительно, как ему удается выговорить все это без запинки! – Представь себе 1931-й. Короткое затишье между двух бурь, которые всколыхнут весь мир. Веймарская республика доживает последние годы. В стране кризис и безработица. Правительство закручивает гайки, вводя для своих нищих граждан все новые налоги. Вера в демократию стремительно падает, на смену ей медленно, но верно приходит другая – в лозунги национал-социалистов. Спустя два года над страной поднимется флаг Третьего Рейха…
Ну а пока, прибыв на вокзал с чемоданами, полными книг, наши герои отправляются на поиски жилья и долго бродят по городу, пораженные его многолюдностью и размахом. Устав от впечатлений, приятели оседают в дешевом кабачке. Ромовый пунш и горячие сосиски оказываются весьма недурны, к тому же, заведение облюбовано студентами той самой Альбертины, и друзья наблюдают за шумными гостями, предвкушая скорую причастность к этой таинственной, непонятной, но такой пленительной жизни. Впереди обоих ждут вступительные испытания. Сын пастора намерен посвятить себя изучению богословия, его товарищ мечтает о карьере в медицине, и ни один не подвергает сомнению тот факт, что от цели их отделяет всего лишь необходимость снять подходящую комнату.
Пока наши мечтатели размышляют, не гульнуть ли им на полную катушку и не отведать ли местный «Моорхунден» – копченый творожный сыр двухлетней выдержки по десять пфеннигов за порцию – я позволю себе остановиться на странных отношениях, которые связывают этих молодых людей, несхожих настолько, насколько это вообще возможно. Пасторский сын – назовем его Рихард – вырос романтичным и застенчивым юношей. Он нежно привязан к своей матушке и младшей сестрице. Вынужденная разлука омрачает его сердце, и эту тоску не способны заглушить даже грядущие грандиозные перспективы. Осталась в Прейсиш-Эйлау и тайная любовь. Девушка по имени Уте не подозревает о том, какую бурю чувств вызывает в душе Рихарда.
