На глазах у мальчиков тело несчастной смяло копытами и ободами колес. Мешки из телеги посыпались на дорогу. В воздух взметнулось облако муки, а когда оно осело, Вильгельм уже стоял рядом и наблюдал за тем, как белая пыль пропитывается густым и ярко-красным прямо у мысков его ботинок. Рихард собрался было окрикнуть приятеля, чтобы тот отошел, но Вильгельм вовсе не выглядел напуганным. Под горестные причитания женщин и ругань мужчин он опустил палец в кровавое тесто и принялся внимательно его разглядывать.
Ты наверное спросишь, что же, кроме школьной скамьи и стремления вырваться из провинции, могло объединять столь разных людей? Все просто – это были рейсте. И тут способности сына сапожника намного превосходили пасторские. Вильгельм владел Рейсте Убеждения. Однажды Рихард заметил, что в начале урока странный одноклассник рисует на крышке парты какой-то знак. Отвечая учителю, он кладет на него ладонь, и хотя ответ чаще всего уходит далеко от вопроса, речь ученика настолько заковыриста и мудра, что он неизменно получает повышенный балл. Вильгельм и сейчас уповал на то, что приобретенное таким образом красноречие компенсирует недостаток академических знаний в глазах профессоров Альбертины. В арсенале же Рихарда имелось лишь умение каллиграфически воспроизводить все четырнадцать рейсте, вот только ни один из них не отзывался на прикосновение его ладони.
…Я вижу твое нетерпение, но прошу подождать еще немного. Возможно, ты получишь ответ, не утруждая себя вопросом.
Так значит, ни один не отзывался, и Рихард винил в этом не столько себя, сколько единожды виденного в детстве двоюродного дядюшку из Кенигсберга, который по какой-то надобности приезжал в Прейсиш-Эйлау и останавливался в доме пастора. В памяти сохранился непривычно суровый отец. Пастор изо всех сил стремился пресечь общение родственника с сыном, однако не мог находиться рядом двадцать четыре часа в сутки, в чем благополучно проигрывал матери. Та, напротив, благоволила прогулкам Рихарда в компании добродушного любителя темного пива Готлиба. Когда она складывала еду в корзинку для пикника, вид у нее становился особенно заговорщицкий. Дядюшка с учтивым поклоном принимал корзинку, сам Рихард закидывал на плечо удочки, и оба с видом завзятых рыбаков шли к озеру Лангер, однако до рыбной ловли доходило не всегда. Расположившись возле уютно потрескивающего костерка, мальчик принимался за странную науку. Он должен был снова и снова выводить на бумаге крючки и точки, порой отличающиеся только наклоном или толщиной. Особо обременительным это занятие не было – дядюшкина чепуха на удивление ладно укладывалась в голове, и тот был доволен успехами, хоть и отправлял их в огонь всякий раз, как Рихард заканчивал строку.
С отцом было велено ничего не обсуждать. Завершив дела, дядюшка Готлиб вернулся в Кенигсберг и с тех пор не подавал о себе весточки. Рихард подумывал, что тот попросту утаил главное. Должно было быть что-то еще – волшебные слова или действия для того, чтобы все заработало, но он не успел их узнать. Впрочем, Вильгельм не знал тоже, и сложно было представить, что старик-сапожник стал бы учить сына подобной ерунде. Со слов приятеля этот знак придумал он сам, но, судя по тому, что в алфавите Рихарда он тоже имелся, все было гораздо сложней, и рейсте до поры до времени просто дремал в его памяти. Точнее, в крови.
На собственную кровь Рихард уже не полагался. Прибыв в город, он втайне надеялся разыскать блудного дядюшку и заставить его завершить обучение. Но сейчас его мысли гораздо сильнее занимал другой поиск – дешевой комнаты, и, расплатившись с хозяйкой кабачка, друзья продолжают путь.
Чтобы не утомлять тебя описаниями, я опущу рассказ о дальнейших скитаниях того дня. Скажу только, что Рихард, не чуя ног от усталости, согласился бы на любую конуру с кроватью, но неутомимый Вильгельм продолжал таскать его от дома к дому. То его не устраивала цена, то размер комнаты, то визгливая хозяйская собачонка, на которую у него сразу открывалась аллергия. Наконец им посоветовали обратиться к одной вдове – она занимала две комнаты и была бы не прочь пустить постояльцев. Вдова приняла их радушно. Это оказалась молодая женщина, румянцем и локонами неуловимо напоминавшая Уте. Расспрашивая друзей о дальнейших планах, она не спускала с Рихарда глаз и, кажется, была раздосадована присутствием Вильгельма.
Осмотрев просторную светлую комнату, оба остались довольны и сговорились о цене – неприлично низкой по сравнению с тем, что было раньше. Рухнув в постель, обессиленный Рихард не стал задумываться о причинах подобной щедрости, и только Вильгельм, паскудно ухмыляясь, начал рассуждать о какой-то иной расплате. Впрочем, возможно, Рихарду это только приснилось.
Дни стояли жаркие. Солнце беспощадно палило даже сквозь опущенные шторы. Из распахнутых настежь форточек веяло, будто из натопленной печи. Рихард готовился держать экзамены. Книги, привезенные из дому Вильгельмом, оставались нераскрытыми, да и сам он постоянно где-то пропадал. Но у друга была надежда на Рейсте Убеждения, а у Рихарда – только на самого себя. В поисках прохлады он двигал кресло в тень шкафа, обматывал голову влажным полотенцем и, изнемогая от духоты, штудировал тексты. Вдова изредка заглядывала, чтобы поинтересоваться, не нужно ли ему чего. Из ее комнаты
