В его взгляде не было ненависти. Почему он не презирает меня? Я недостоин такого друга…
– Кого ты убил? Расскажи мне.
– Старуху-зеленщицу. Потом отставного офицера. И еще девушку. Совсем юную. Она не хотела умирать…
Он по-прежнему меня не ненавидел. Он был слишком добр, чтобы отвернуться даже от такого ничтожества, как я.
– Никто не хотел умирать. А я казнил их.
– Почему ты это сделал? Почему?!
– Они преступили закон.
– Ричи, о мой Ричи…
В его объятьях я нахожу покой, но не могу позволить ему защищать меня вечно.
– Ты устал. Слишком много времени провел за книгами. И эта ужасная жара…
– Я не сумасшедший. Выслушай меня…
Круглый белый глаз луны пристально следил за нами с ночного неба.
– Я – судья. Я получил это звание в наследство от Готлиба Нойманна. Когда-то давно он заставил меня запомнить четырнадцать рейсте, а несколько дней назад, прежде чем скончаться, передал пятнадцатый.
– Рейсте всего четырнадцать, Ричи.
– Не перебивай. Пожалуйста. – Между нами повисла звенящая пауза. – Готлиб Нойманн передал мне Рейсте Судьи, и теперь все они здесь, у меня в голове. Ты ведь знаешь, что я не владел ни одним, мы вместе пытались отыскать мой знак тогда, на чердаке, помнишь? А теперь… Ты жаловался на зубную боль, позволь мне помочь!
Пошатываясь от слабости, я подошел к столу, взял авторучку и оцарапал пером ладонь. Вильгельм наблюдал через плечо.
– Не бойся.
Я медленно коснулся рукой его щеки. Слова были излишни – я прочел ответ по глазам. Повинуясь моему велению, боль оставила моего друга.
– Здесь слишком душно.
На листе бумаги возник очередной рейсте, и я с наслаждением вдохнул прохладный воздух. Мигрень отступила. Легкий морозец приятно покалывал щеки.
– Прости, – сказал я, заметив, как дрожит Вильгельм, и заштриховал знак.
Чтобы окончательно его убедить, я вынул из стопки первую попавшуюся книгу, проявил неуважение рисованием на титуле и передал ее Вильгельму.
– Часть вторая, второй раздел, общее замечание, – попросил я. Он послушно открыл нужную страницу. – «Далее, можно мыслить либо теистические, либо демонические чудеса, а последние разделять на ангельские (добродемонические) и дьявольские (злодемонические), из которых последние, собственно, и возбуждают расспросы, так как добрые ангелы (не знаю, почему) дают мало или вовсе не дают поводов говорить о себе в этом отношении». Часть третья, второй раздел. «Чувства – это еще не незнания и, следовательно, не объясняют никакой тайны. А так как последняя имеет отношение к разуму, но все же не может быть общим достоянием, то каждому следует (если она такова) искать ее только в своем собственном разуме».
– Признайся честно – ты просто вызубрил ее наизусть, – криво улыбнулся Вильгельм. Тем не менее, я понял, что мне удалось его поразить.
– Работает не только с книгами! – сказал я несколько более самодовольно, чем следовало бы и, повторив Рейсте Чтения на собственной ладони, без предупреждения схватил Вильгельма за руку. Его мысли были похожи на скачущие перед глазами книжные строки. – Вил, ты… Провалил экзамены? А как же… Что ты собираешься делать дальше?
– Не будем об этом. По сравнению с твоими переменами мой крах – сущая ерунда. Во всяком случае, кроме меня от него никто не пострадал.
Его слова больно меня ранили, но Вильгельм, как обычно, этого не заметил.
– Даже странно, – продолжил он, – что именно ты, который всегда был неудачником, в одночасье превратился в самого могущественного рейстери мира.
Мне хотелось его утешить, но все, что приходило на ум, прозвучало бы как дальнейшее самовосхваление. Меня по-прежнему мучил жар, и я вернулся в постель.
– Этот город оказался не таким уж радостным местом, правда?
Вильгельм не отозвался. Его силуэт со сложенными на груди руками темнел на фоне окна.
– Как хорошо, что у нас есть дом!
– К отцу я не вернусь, – сказал он с глухим, упрямым отчаянием.
Мне потребовалось все самообладание, чтобы выдержать хотя бы пару мгновений, прежде чем продолжить.
– Я говорю о нашем доме, Вил. Доме, в котором будем жить только мы. Целом огромном доме на Кройц-штрассе, который оставил мне покойный дядюшка в знак извинений за причиненные неудобства.
– Дом? Дом на Кройц-штрассе?
– Вот именно, – произнес я таким тоном, словно каждый день получал в подарок особняки. – И ты сможешь жить там, не тратя ни пфеннига, взамен на обещание лицезреть тебя через год в форме студента Альбетины.
– Рихард, Рихард! Ты воскрешаешь меня из мертвых!
Он с размаху бросился на кровать и замер, глядя в потолок. Гроза миновала. Мой друг вернулся к мечтам об учебе, которые только и поддерживали его все это время.
– Это мой крест, Вил, – сказал я, отдавая себе отчет в том, что для него это были пустые слова. – Там, где ты видишь могущество, я вижу неподъемную каменную глыбу, которая свалилась мне на плечи и грозит вот-вот превратить в мокрое место. Господь обязал меня решать, кому оставить жизнь, а кто ее недостоин. Но кто я такой, чтобы судить? Торговка зеленью пытала тяжело больного ребенка Рейсте Боли, который рисовала на спинке кроватки. Она хотела, чтобы девочка поскорей отошла в мир иной, где ей не пришлось бы страдать в грязи и нищете. Старуха думала, что о таком ее милосердном поступке никто не узнает, но в тот момент, когда измученная душа несчастной малышки отлетела на небеса, появился судья. Убийца умоляла о милосердии. В ее грязном, не знающем солнца доме, где прямо со стен мне на голову сыпались клопы, а волосы стали седыми от паутины, обитало еще несколько таких же несчастных заморышей, на счастье или беду оказавшихся достаточно живучими, чтобы иметь возможность выходить из дома и попрошайничать. Но я взял ее за руку. Просто взял за руку… Не бойся, Вил, умоляю, не бойся! Я могу это контролировать, с тобой ничего не случится. Если только ты не отправишь кого-нибудь на тот свет своим красноречием…
Моя неловкая попытка пошутить не нашла у друга отклика.
– Все эти рейсте – как карта в моей голове. Что опасного, спросишь ты, может быть в Рейсте Чтения? А я скажу, что, читая мысли, можно свести с ума… Огнем можно уничтожить не только вещь… Даже Рейсте Дверей в руках недоброго человека обернется воровством или даже убийством… Теперь я слежу за тем, чтобы рейстери не причиняли вред невинным людям. По знакам я могу отыскать каждого, где бы он ни находился. Но всякий раз прихожу слишком поздно. Я ничего не могу исправить, Вил. Только привести приговор в исполнение. Судья и палач в едином лице. Не дай тебе Бог когда-нибудь узнать, каково это…
– Я не хочу.
– Прости, что?
– Я не хочу! – повторяю я, вскакивая на ноги. Бесков с непониманием глядит на меня покрасневшими от долгого чтения глазами.
– Что именно тебя не
