– Прадед, – поправляю я автоматически. – Эмиль не может быть внуком Ласло, ведь того застрелили еще в сорок пятом.
– Ласло Секереш умер в Калининграде несколько лет тому назад. Этот талантливый мерзавец сумел добраться до центра круга. Солдаты Красной армии посчитали его мертвым и отправились обыскивать замок, а он преспокойно ожил, собрал бумажки с формулами и заново открыл свой дьявольский коридор в будущее. Правда, мы разминулись лет эдак на сорок. К тому времени, как я здесь появился, он уже отбыл к праотцам. Но перед этим посетил тайник Рауша в подземном бункере под бывшим «Унтерштандом» и забрал оттуда кое-какой документ, а затем передал его вместе с собственными заметками одной небезразличной ему даме. Своей русской любовнице Эльзе Четверговой.
Каждый удар сердца отдается невыносимой болью. Бабушка. Моя Mater Dolorosa. Тяжелый узел волос на затылке. Уголки глаз, печально опущенные вниз. Камея на застегнутом наглухо воротничке платья. И это она-то – «русская любовница» Ласло Секереша? Та, от которой я ни разу не слышала о том, кем был мой дедушка…
– Я мог бы поинтересоваться у твоих друзей, но, как человек чести, решил дать тебе последний шанс. Так где Лист, Есения? Где его спрятала Эльза?
– Я не знаю, Макс. – Чтобы произнести эти слова, мне приходится тяжело сглотнуть застрявший в горле комок слез. – Не знала даже, что он у нее был.
Звук собственного имени заставляет его немного смягчить тон.
– Я очень хотел бы тебе поверить, но не могу. Эльза сама сказала, что намерена передать Лист своей единственной внучке и наследнице пятнадцатого рейсте.
– Может, она и отдала бы его мне, но после вашей ссоры бабушка не вернулась! Потому что ты ее убил!
– Пф-ф… Зачем? Я не стал бы лишать жизни единственного человека, который знает, где спрятан Лист, только потому, что этот человек угрожал мне мифическими… Впрочем, ладно. – В голос Бескова возвращаются стальные нотки. – Вспоминай, Есения. Важны любые мелочи.
Меня начинает знобить.
– Может, он вообще сгорел ко всем чертям вместе с бабушкиным домом?! – выкрикиваю я в темноту, и трубка отзывается тихим шелестом:
– Думаешь, я не проверил? Его там не было.
– Бесков, – говорю я страшным шепотом. – Пожалуйста, скажи мне, что это не ты убил всех этих людей.
– Я что, похож на психа?
– Нет. – «Ты похож на психа, который ничего не делает просто так». – Тебе известно, что убийца всего один? Что никакой оравы шеффенов не существует? И раз он один, то, возможно, Лист именно у него? А если так, то гораздо проще отыскать этого маньяка, чем прятать в своем доме толпу ненавистных подростков?
– Именно это я и пытаюсь сделать, – говорит он почти ласково. – Поначалу я думал, что ты и есть убийца, но раз Лист не у тебя, значит, ты тут ни при чем. – Вот спасибо, благодетель! Я шумно выдыхаю. Неужели Бесков действительно подозревал меня? – Для того, чтобы понять, кто он, мне нужно с чего-то начать. Я собираюсь отследить путь Листа. Без тебя ничего не получится. Прошу, возвращайся в Убежище.
За три года полиция не нашла следов Елизаветы Четверговой, а Есения встанет с дивана, щелкнет пальцами и сразу найдет?
Я резко сажусь в постели и зарываю пальцы в волосы.
Есть одна деталь, о которой я никому не рассказывала.
Перед тем как уйти, бабушка говорила по городскому телефону. Я слышала звонок, а потом встревоженный бабушкин голос. Слов не разобрала, как ни старалась, но ее что-то сильно напугало. Настолько сильно, что она собралась и посреди ночи отправилась в дом на Кройц-штрассе. Там она имела неприятный разговор с Бесковым, в ходе которого, если верить тому же Бескову, угрожала ему «мифическими впрочем неважно» (карами небесными? адскими котлами? полчищами саранчи?) в любом случае, бабушка знала о Бескове что-то, чего не знаю я, и если он не замуровал ее в подвале дома, где она и томится до сих пор, потому что пятнадцатый рейсте поддерживает в ней искру жизни, то Убежище не было конечным пунктом назначения в ту роковую ночь. Чтобы начать сначала, мне придется туда вернуться.
– Одно условие, – говорю я в ждущую тишину. – Больше никакого конвоя.
– Тимур и Амина тебя не потревожат.
– И ключ.
– Ты его получишь.
– И еще кое-что…
– Уже третье, – мягко усмехается Бесков.
– Со мной будет Герман Терранова.
– Предпочитаешь конвоира помоложе? – Он заразительно смеется в одной из своих комнат. Я до хруста сжимаю пальцы в своей. – Я не против. Приезжайте.
Брошенные вещи не возвращаются
Пасмурное, по-настоящему осеннее утро не приносит новых идей. Мы с Террановой встречаемся в серо-сумрачной кухне, бормочем неловкие «доброе утро», кутаемся в одеяла и разбавляем молоком растворимый «Нескафе». За окном сеет дождь и простудно дрожит листвой промокшая липа.
– Хочешь сказать, ты ему доверяешь? – Герман стаскивает с запястья резинку, которую, видимо, прихватил из моей позабытой шкатулки с девчачьими радостями, и убирает волосы в хвост. С отпечатком подушки на щеке и сонным румянцем он похож на сердитого разбуженного ангела. К сожалению, всякий раз, когда он раскрывает рот, сходство пропадает.
– Нет, – говорю я. – Такими темпами я скоро и себе доверять перестану, но пока этого не произошло, Лист буду искать я одна. И начну с Эрны. Расспрошу ее о ссоре – эти домработницы, знаешь ли, бывают осведомлены в том, что творится в доме, похлеще его хозяев. Перво-наперво нужно понять, куда бабушка направилась из Убежища. И к черту Бескова. Он думал, что я – серийная убийца. Пусть сначала докажет, что сам не имеет отношения к смертям всех этих рейстери…
– Будешь искать одна? – как-то недобро уточняет Герман.
– Одна как перст, – подтверждаю я.
– Значит, мне ты тоже не доверяешь?
– Ну почему же. – Я сдвигаю в сторону еще теплые чашки и ставлю в центр стола черную обувную коробку, в которой мама хранит документы из бабушкиного дома. – На телах твоих жертв не рейсте судьи, а ожоги. Стало быть, не твоя работенка.
С нарочитым грохотом отодвинув стул, Герман выходит из кухни и, судя по звукам, открывает балконную дверь в соседней комнате. Почти сразу оттуда начинает тащить табачным дымом.
Я же высыпаю содержимое коробки на стол и сразу понимаю, что это не совсем то, что нужно. Я рассчитывала найти нечто вроде записной книжки или блокнота с заметками, но передо мной всего лишь куча мятых фотокарточек. Эти пожелтевшие прямоугольнички бумаги теплые на ощупь и едва ощутимо пахнут засушенной лавандой, которой бабушка перекладывала одежду. Я по очереди переворачиваю те, что сверху, и невольно улыбаюсь. Если избавить мою двадцатидвухлетнюю маму от пышных пероксидных
