Мораг чуть успокаивается, но по глазам видно, до чего ей весело.
– У меня, может, и нет совести, но есть манеры. Я не раскрываю предрасположенности джентльмена. – (И ведь нарочно ввернула умное словцо, показать свою утонченность.) – Но он будет здесь ровно как часы пробьют два. Приходите в половине третьего и увидите, что хотите, а то и больше.
Ну и денег запросила много, потому что на язык она обычно так же сдержанна, как распущенна на передок. Джентльмены, кому особо важно таиться, обычно идут как раз к ней. Она своей репутацией дорожила и, верно, уж очень сильно нуждалась в деньгах, коли согласилась нам помочь. Теперь я до конца дней буду об этом гадать.
Констебля найти было легко: он управляет медвежьим садком, так что всегда здесь, в Саутуарке. Малый он довольно чудной. Помощники его, что кормят медведей и подпиливают им зубы, все рослые, плечистые, грубые, а сам констебль другой. Тихий да угодливый и улыбается подобострастно, даже когда собирается сделать тебе пакость.
Я раз оказала ему услугу. Между ним и медведями любви нет, но его дело – сохранять их живыми-здоровыми, а уж стоит медведь изрядно. Я поговорила с медведем, чьи раны констеблю надо было смазать, и медведь оставил попытки прибить его лапой. Так что за констеблем уже года два был должок, и теперь это пригодилось.
Лес Холгейт думал, констебль спит и видит, как бы припугнуть Пима, хозяина пивоварни. Он не учел, что констеблю не резон стращать кабатчиков, как медведей, ведь ежели кабатчика застращать, тот не угостит тебя пинтой эля по дружбе. Хорошо, что я в свое время помогла констеблю, ибо только по доброте ко мне согласился он назавтра днем прийти с проверкой в «таверну».
Потом Лес Холгейт пожелал, чтобы я пошла с ним убеждать Симона Бересфорда, но мне было недосуг, и я отказалась, однако (по-прежнему мня, будто помогаю Тристану) предложила узнать, где Симона Бересфорда можно найти, дабы Лес сходил за ним сам.
Так я и сделала на следующий день. (Лес Холгейт провел ночь в таверне на скамье и скулил все следующее утро.) Симон Бересфорд был на Лондонском мосту – присматривал себе новую шляпу.
Как только Лес Холгейт ушел на Лондонский мост, я вернулась в свою каморку, достала магический шар и стала искать Тристана, ибо знала, что они с Розой уже должны идти в мою сторону. У меня получилось, что они вроде бы в Пэрис-Гарденс. Я постаралась послать Розе сообщение (что было непросто, так как она его не ждала): «Твой Лес Холгейт здесь и намерен вымогнуть желаемое шантажом». Так что я надеялась, Тристан хоть в общих чертах будет знать, что затевается.
Затем я вернулась в таверну и села с кружкой лучшего тиршитского горького – первейшего эля из всех, что можно найти за пределами Ирландии, – ждать, кто из них вернется раньше. Народу для этого времени дня было маловато – от силы человек шесть. У меня не было личных причин переживать за успех затеи, и я догадывалась, что нас ждет потеха, однако на душе было чуточку беспокойно и хотелось, чтобы первым пришел Тристан, потому как рядом с ним я чувствую себя уверенно, а рядом с Лесом Холгейтом – как на иголках.
Разумеется, первым вернулся Лес Холгейт и привел с собой растерянного старика – надо думать, Симона Бересфорда. Тот был одет на старый манер – в черное и строгое, но не совсем как пуританин (ибо тогда его дочка не была бы фрейлиной Елизаветы). Огромный воротник – словно блюдо с дыркой для головы. Уж не подумала бы, что такой человек что-нибудь покупает на Лондонском мосту, но в жизни чего только не случается. Я услышала его старческий дискант через окно, еще когда они подходили к таверне: Бересфорд просил объяснить, что происходит. Отвечали Лес Холгейт и констебль.
И вот, дверь таверны открывается, а день ясный, и солнце светит им в спину. Пим, хозяин, узнает констебля по силуэту и чертыхается вполголоса. Идет к двери, кричит на них, отказывается впускать, а старик тем временем твердит, что он в такое заведение ни ногой. Я иду за Пимом, просто чтобы видеть, что к чему.
Итак, мы все стоим на улице прямо перед входом, и мимо валит толпа – кто из театра, кто с медвежьей потехи. Мы – то есть я, констебль, Лес Холгейт, Симон Бересфорд и кабатчик Пим. А на втором этаже, разумеется, Мораг и сэр Эдвард пребывают в блаженном неведении.
Констебль плечом отодвигает Пима и вступает в таверну, где все квохчут, точно куры в курятнике, когда фермер войдет после наступления темноты.
– Оставайтесь здесь, сэр, – говорит Лес Холгейт Симону Бересфорду. – Джентльмену вроде вас неприлично показываться в таком месте. Оставайтесь у двери и следите, кто выходит.
И сам бежит вслед за констеблем. Так что, оставив на улице мастера Пима и Симона Бересфорда (который готов сквозь землю провалиться, что вообще оказался в таком месте), констебль, Лес Холгейт и я бежим через таверну к лестнице на второй этаж. Мы не шумим, но посетители подняли такой гвалт, что все наверху, верно, уже всполошились. Девки в таверне прячутся под столы, но поняв, что констебль не по их душу, либо возвращаются к работе, либо на всякий случай выбегают в потайную дверь.
Мы бежим по крутой лестнице: констебль, Лес Холгейт и я. Здесь совсем не темно: осеннее солнце бьет в открытое оконце. На втором этаже, как я, верно, уже вашей милости рассказывала, узкий длинный коридор с комнатами по обе стороны: сперва две большие, где можно собираться компаниями, а потом четыре каморки для более близких встреч. Нам нужна каморка Мораг – первая портьера справа за комнатой для собраний. Из всех четырех она самая большая, по три шага в длину и ширину, на полу тюфяк, завешенное окно выходит на улицу.
Мы пробегаем мимо двух комнат для собраний – в обеих двери открыты, так что свет из окон бьет в коридор, обе пусты (сейчас день, а там сидят больше при свечах). Я, как велел Лес Холгейт, тяну констебля за рукав и ругаюсь на чем свет стоит.
Мы добегаем до каморки Мораг, и Лес Холгейт отдергивает портьеру. Незастекленное окно завешено лишь тонкой тряпицей, так что мы видим все, как если бы стояли на ярмарочной площади. Констебль, Лес Холгейт и я втискиваемся в проем, я квохчу, как рассерженная наседка, – но тут вижу, что происходит в комнате, и у меня пропадает голос.
Ваше величество, не знаю, где взять силы, чтобы описать представшее нашим глазам. Ибо в каморке не Мораг с сэром Эдвардом, а сэр Эдвард с кем-то совершенно иным. По
