– Многие выступают против предложения предоставить женщинам право голоса. Ты, должно быть, тоже думал над этим, мастер.
– А сама ты что думаешь, сестра? – парировал он.
– Неужели ты действительно хочешь знать мое мнение? Мне часто говорят, что я слишком много болтаю. Многие мужчины считают, что удел женщин – хлеб насущный, а не философские дебаты. А как по-твоему, мастер Кроу?
– У моего народа говорят и мужчины, и женщины, причем во всеуслышание. А что касается моего мнения, то я новичок в этом городе и потому предпочитаю узнать, что думают местные жители. Как иначе понять, чем здесь живут? Твоя соотечественница говорит убедительно, я бы больше всего хотел послушать столь убедительный голос в какой-нибудь невинной беседе. Возможно, в твоем присутствии?
От его улыбки женщины таяли; так и теперь, стоило Кроу пустить ее в ход, Катерина придвинулась ближе, потом еще ближе, и в ее глазах загорелся интерес. Через ее плечо он заметил, что Сладкоречивая направилась к выходу, и снова посмотрел на швею.
Губы ее раскрылись, словно в восторге от ее авансов. Низким чувственным голосом она сказала:
– Ее хорошо охраняют, мастер Кроу. Не заблуждайся на этот счет. Будет лучше, если ты оставишь нас в покое.
Она встала, спокойно прошла через заполненное людьми помещение и скрылась за той же дверью, что и Сладкоречивая.
Его новые друзья рассмеялись.
– Ну, ну, тебя поставили на место, и вдобавок ты потерял монету!
– Утоплю горе в вине! – Он знаком подозвал подавальщика. – Наполни-ка кружки моим друзьям.
Пока молодой человек шел к ним, Аполлон Кроу незаметно передвинул скамью так, чтобы подавальщик споткнулся, и тот растянулся на полу. Содержимое кувшина выплеснулось, окружающие громко охнули, и это отвлекло внимание соседей Кроу. В суматохе он сунул золотую цепь в карман подавальщику и поспешно вышел, расталкивая людей локтями. Снаружи он остановился и увидел справа от себя старика, который выронил палку, с кем-то столкнувшись. И сразу увидел цель, которая выскальзывала из ворот.
Когда он торопливо шагал мимо коптилен, за ним пошел стройный молодой человек с такими же длинными и черными волосами, как у швеи. У него были те же глаза, в чем ощущалось семейное сходство.
– Небольшой совет, – сказал молодой человек с улыбкой, которая больше напоминала оскал. – Если Сладкоречивая отвергла твое предложение – а она отвергла, – не пытайся ее преследовать.
– Спасибо, – ответил Аполлон Кроу, язвительно подняв бровь: так он устрашал людей, которые пытались с ним спорить. – А твое какое дело?
– Я ее родич. И отвечаю за ее благополучие. – Новый спутник Кроу смотрел на него, как кошка на птицу. – Я просто предупреждаю, мастер. Сам я нахожу Сладкоречивую чересчур властной и нетерпеливой, но понимаю, что для мужчин твоего сорта она неодолимо привлекательна. Потребность доказать, что ее красота и ее свирепая уверенность в себе сдадутся тебе и только тебе, что не удалось другим.
– Моего сорта? И какого же я, по-твоему, сорта?
Молодой человек загородил собой узкий проход, так что никто – особенно Аполлон Кроу – не смог бы пройти. Он принюхался, как будто мог извлечь из удушливого воздуха двора какую-нибудь информацию.
– Сейчас точно не скажу. Откуда, говоришь, ты приехал?
– Я ничего такого не говорил. Как тебя зовут?
– «Я ничего такого не говорил…» – повторил молодой человек с одной из тех улыбок, что полны очарования и угрозы. – Если у тебя есть семья, ты поймешь, что мы должны присматривать друг за другом.
– Мне хорошо знакомо это чувство. Я во всех отношениях семейный человек.
Парень не двигался с места, намереваясь и дальше преграждать ему дорогу, пока не станет слишком поздно идти следом. Хотя Аполлон Кроу никогда не уходил от прямых атак, этот человек представлял для него загадку, и у него было слишком мало информации, чтобы его оценить. В нем чувствовалась какая-то сжатая энергия, которая напоминала ему… его самого – в том смысле, что его тело было привязано к этому миру, а дух – к миру за этим. Но он на собственном горьком опыте научился не обсуждать с незнакомцами и обычными людьми мир смертных и мир духов, потому что никто ему не верил. Он научился выдавать правду за сказки, которыми развлекал людей.
Кроу поклонился, словно уступая, признавая право семьи защищать своих. Но, отходя от калитки, поискал глазами самый темный и уединенный угол двора. За одной из коптилен среди хрустящей под ногами серой чешуи и мусора он остановился, в последний раз осмотревшись, чтобы убедиться, что он один. Ночь мешала его зрению, а на обоняние он никогда не мог полагаться. Наклонив голову набок, он прислушался. Скрипки и топот ног мешали расслышать звуки слабее… но вот молодой человек спросил у караульных при воротах:
– Куда он делся? Я не видел, чтобы он вернулся в таверну.
Со вздохом он сбросил человеческое обличье. Хлопая ста тридцатью четырьмя парами крыльев – чтобы создать человека, нужно много ворон, – птицы разлетелись по ночным улицам в поисках Сладкоречивой.
Стая проследила за женщиной и двумя пернатыми до прибрежной гостиницы в хорошо освещенном богатом районе города; плотным облаком вороны опустились на крышу гостиницы, словно собирались там ночевать. Отдельные птицы отправились на разведку. Одна даже залетела в общую гостиную и сидела в темном углу, пока Сладкоречивая ужинала, а ухажеры и застенчивые восторженные мужчины посылали ей выпивку. Вороны разлетелись по всем подоконникам, заглядывая во все номера, ожидая ее появления в одном из них. Но именно оставшейся на кухонном дворе вороне повезло заметить, как Сладкоречивая вышла через черный ход и ускользнула в ночь в сопровождении швеи и молодого человека, а два более заметных пернатых остались, создавая впечатление, что она по-прежнему здесь. Поистине хитрый план, чтобы сбить с толку тех, кто вздумал бы за ней следить. Некоторые молодые вороны возбужденно закаркали при виде такой простой уловки, и на них пришлось шикать, чтобы не привлекали внимания.
Ее маршрут привел на более скромные улицы вдоль берега реки, где обитал законопослушный народ со скромным достатком. Наконец она остановилась в маленькой двухэтажной гостинице с ветхим фасадом без окон. Несмотря на непритязательный внешний вид, ворота и стены представляли собой непреодолимое препятствие для тех, кто захотел бы незаметно заглянуть внутрь. Вороны попросту расселись по краю крыши, выходящей во внутренний двор. В очаге во дворе огня не было, зола была такой холодной, словно его не разжигали несколько дней.
Даже в столь поздний вечер за столом сидел одинокий человек, читая при свете плавающего шара, источающего холодное белое сияние. Несколько ворон подобрались поближе, чтобы лучше рассмотреть. Мужчина был аккуратно одет; можно было бы сказать, что он красив, как ворона, – если это вообще возможно. Когда гости прошли в ворота, он поднялся, приветствуя входящих. Он нежно поцеловал швею, и
